О рабстве Богу

Опубликовано в журнале «Альфа и Омега», декабрь 2005

В редакцию пришло письмо.

Здравствуйте!

Есть у меня вопрос, из-за которого мне трудно принять православную церковь. Почему православные называют себя «рабами Божьими»? Как может нормальный, вменяемый человек так унижаться, считать себя рабом? И как прикажете относиться к Богу, который нуждается в рабах? Из истории мы знаем, какие омерзительные формы принимало рабство, сколько тут было жестокости, подлости, скотского отношения к людям, за которыми никто не признавал никаких прав, никакого достоинства. Я понимаю, что христианство зародилось в рабовладельческом обществе и закономерно унаследовало всю его «атрибутику». Но с тех пор минуло две тысячи лет, мы живем в совершенно другом мире, где рабство справедливо считается омерзительным пережитком прошлого. Почему же христиане по-прежнему используют это слово? Почему им не стыдно, не противно говорить про себя «раб Божий»? Парадокс. С одной стороны, христианство – религия любви, есть даже, насколько я помню, такие слова – «Бог это любовь». А с другой стороны – апология рабства. Какая может быть любовь к Богу, если воспринимать его как всевластного господина, а себя – как униженного бесправного раба?

И еще. Если бы христианская церковь действительно строилась на основе любви, она заняла бы непримиримую позицию по отношению к рабству. Не могут люди, утверждающие, будто любят ближних своих, владеть рабами. Однако из истории мы знаем, что рабство вполне одобрялось церковью, а когда оно исчезло – то не благодаря деятельности церкви, а скорее вопреки.

Но тут есть для меня одна сложность. Я знаю некоторых православных христиан, которые – замечательные люди, которые действительно любят ближних. Не будь их, я счел бы все эти христианские разговоры о любви лицемерием. А теперь не могу понять, как же так? Как в них это совмещается – любовь к людям и к своему Богу – и одновременно желание быть рабами. Мазохизм какой-то, не находите?

Александр.

Дорогой Александр!

Вы не одиноки в Ваших недоумениях. Задаваемый Вам вопрос – один из наиболее частых, какие приходится выслушивать от людей, вглядывающихся в Церковь. Давайте попробуем разобраться.

I.

Для этого нам придётся разделить существо дела и словоупотребление. Что такое рабство? Оно есть всецелая недобровольная зависимость человека от чего-либо или от кого-либо, характеризующаяся прежде всего тем, что человек лишён власти над самим собою. Есть ли такое явление в Христовой Церкви? Нет, но наоборот: она возвещает и реально даёт человеку свободу. Если пребудете в слове Моём, то вы истинно Мои ученики, и познаете истину, и истина сделает вас свободными (Ин. 8, 31-32), говорит Господь. Что же это за свобода? Конечно, это не свобода пойти гулять или сесть за лекции, уехать или не уехать за границу, выпить чаю или кофе, то есть не политическая или бытовая. Та свобода, о которой говорит Христос – свобода духовная, то есть самая глубинная, метафизическая и единственно подлинная. Противопоставляется она не явлениям мира сего, но метафизическому же и единственно подлинному рабству. Истинно, истинно говорю вам: всякий, делающий грех, есть раб греха. Но раб не пребывает в доме вечно; сын пребывает вечно. Итак, если Сын освободит вас, то истинно свободны будете (Ин. 8, 34). Речи о рабстве Богу по существу быть не может: рабство, как независящее от человека пленение его, есть свойство греха. Человек может совершенно свободно отказаться от жизни по Богу и обратиться ко греху; но неизмеримо сложнее отказаться от греха и обратиться к Богу; без помощи Божией это и невозможно. Взыскивая эту помощь, мы отчётливо убеждаемся, что рабство в собственном смысле слова есть именно порабощение нас грехом, и что избавиться от его умерщвляющей власти сами мы не можем, если Господь не освободит нас. Как только человек вступает в отношения с Богом, он оказывается в области свободы: где Дух Господень, там свобода (2 Кор. 3, 17). Мало того, Евангелие возвещает нам, что мы не только освобождаемся Христом из состояния рабства – пленения грехами, страстями и стихиями мира сего, лежащего во зле (1 Ин. 5, 19), но и возводимся в достоинство сынов и друзей Бога. Все, водимые Духом Божиим, суть сыны Божии; потому что вы не приняли духа рабства, чтобы опять жить в страхе, но приняли Духа усыновления, Которым взываем: «Авва, Отче!» (Рим. 8, 14-15). Вы храм Бога Живого, как сказал Бог: вселюсь в них и буду ходить в них; и буду их Богом, и они будут Моим народом… И буду вам Отцом, и вы будете Моими сынами и дщерями, говорит Господь Вседержитель (1 Кор. 6, 16, 18). Посему ты уже не раб, но сын; а если сын, то и наследник Божий через Иисуса Христа (Гал. 4, 7). Итак стойте в свободе, которую даровал нам Христос, и не подвергайтесь опять игу рабства (Гал. 5, 1). И Сам Господь говорит: вы друзья Мои, если исполняете то, что Я заповедую вам. Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но Я назвал вас друзьями, потому что сказал вам всё, что слышал от Отца Моего (Ин. 15, 14-15).

Вы пишете: Какая может быть любовь к Богу, если воспринимать его как всевластного господина, а себя – как униженного бесправного раба? При таком восприятии, конечно, не может быть любви. Но, к счастью, наш Бог совершенно не такой. Господь не хочет по отношению к Себе слепого подневольного подчинения. Он никого не приневоливает, но, относясь к нам с великим уважением и доверием, хочет от нас свободного обращения и служения: се, стою у двери и стучу: если кто услышит голос Мой и отворит дверь, войду к нему, и буду вечерять с ним, и он со Мною (Откр. 3, 20). Христова Церковь всегда остро чувствовала, ценила и охраняла это Божественное уважение к человеку, полагая условием церковной жизни не авторитарную подчинённость, но свободную сознательность и ответственность: да не вкрадывается под видом священнодействия надменность власти мирския, и да не утратим помалу, неприметно, той свободы, которую даровал нам Кровию Своею Господь наш Иисус Христос, Освободитель всех человеков (8-е правило III Вселенского собора).

II.

Итак, отношения человека и Бога не могут быть иными, чем свободными, ибо зиждутся они на сыновней любви человека к Богу и отеческой, превышающей всякое разумение (ср. Еф. 3, 19) любви Бога к человеку. Эта любовь исключает какое бы то ни было рабство. Но как же, тем не менее, называют себя рабами Божиими и Пресвятая Богородица (Лк. 1, 38; 48), и апостолы – ученики Христовы, которых Он Сам назвал Своими друзьями (Ин. 15, 15), а вслед за ними и все мы – христиане? Вот апостол Павел пишет: не делайтесь рабами человеков (1 Кор. 7, 23), и тут же говорит о себе: Павел, раб Иисуса Христа (Рим. 1, 1)?

Очевидно, что это никакое не рабство в обыкновенном значении слова, но – добровольное, сыновнее, любовное служение. Нам дана заповедь – возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всею душею твоею, и всем разумением твоим, и всею крепостию твоею (Мк. 12, 30); к этой заповеди, разумеется, невозможно никого принудить (что, собственно, и было бы рабством). Но когда человек начнёт свободно выполнять её, он обнаруживает, что Богу можно принадлежать только всецело. Вот эта всецелость, сочетаясь с сознанием своей абсолютной от Бога зависимости (не в подчинительном, но в онтологическом смысле) и со стремлением во всём принадлежать и служить Ему, заставляет нас употреблять это, не нравящееся Вам, выражение. При этом нужно отметить следующее. Те понятия, которые обычно вызывают непонимание у людей, не знакомых опытно с христианской жизнью – такие, как: страх Божий, смирение, или предмет нашего разговора (рабство Богу) – суть, во-первых, выражение иерархии христианских ценностей, вне контекста которых они непонятны; а во-вторых, суть обозначения религиозных чувств. Религиозное чувство – это не нечто такое, просто относящееся к сфере религии, но совместная жизнь, совместное действие, встреча человеческой души и Бога, – то, что называется словом синергия (со-действие, co-творчество). Так, страх Божий – это не боязнь начальника, и не испуг перед неизвестным, и вообще не что бы то ни было, что человек вкладывает обычно в понятие «страх», а, с человеческой стороны, благоговейное сыновнее непосредственно и реально переживаемое чувство, что Бог есть мой Бог; со стороны же Бога – очевидная для души реальность (неизмеримо превосходящая всякую земную реальность), что я – Его, что Он любит меня и заботится обо мне. Это драгоценнейшее достояние христианина, ради которого он готов и на смерть пойти; а люди внешние думают: что это за страх такой? что, Бог запугивает, а христиане ненормальные какие-то, унижаются, прямо мазохисты? Как смирение – это не приниженность и неспособность постоять за себя, но взаимное с Богом чувство – мира, правды, мудрости, любви, так и рабство Богу: оно не есть социальное явление, человеческое порабощение, но именно религиозное чувство, которое не так-то просто описать человеку, не имеющему опыта религиозной жизни.

III.

Вы пишете: Если бы христианская церковь действительно строилась на основе любви, она заняла бы непримиримую позицию по отношению к рабству. Церковь совершенно определённо и занимает такую непримиримую позицию, только по отношению не к социальному рабству, а к онтологическому. Источник всякого греха, в том числе и общественного, находится в человеческом сердце (Мф. 15, 19). Менять социум, не изменив прежде греховных расположений сердец, его составляющих – утопия, попытка положить крышу, не построив прежде фундамента и стен. Что толку – менять социальные формы, если в них будет действовать тот же, источающий из себя грех, человек. И Церковь занимается не социальным строительством, а исключительно тем, чтобы люди обратились к Богу и, получив от Него свободу, исцеление и исправление, меняли уже в лучшую сторону и социум.

Из истории мы знаем, что рабство вполне одобрялось церковью. В положительном смысле не одобрялось никогда. Никогда Церковь не говорила, что рабство – это хорошо. Другое дело, что Церковь не протестовала против рабовладельческого социального устройства, воспринимая его как данность. Это было обусловлено, во-первых, только что сказанным – что Церковь совершенно не призвана менять социальные формы, но в любом общественном строе она приобщает людей ко Христу, независимо от их общественного положения; а во-вторых тем, что жизнь земной исторической Церкви – вовсе не идеал. Мы видим из истории, что Церковь часто молчала там, где надо бы возвысить голос, призывая людей к Евангельской правде. Увы, мы живём в падшем мире, и падшесть эта распространяется и на членов Церкви. Но недостатки наличной церковной действительности нельзя переносить на суть Церкви, и всегда, рассуждая на церковно-общественные вопросы, нужно с большой осторожностью отделять то, что в Церкви принадлежит Богу и вечности от того, что привносится в неё в процессе прохождения ею исторического бытия.

IV.

Из вышесказанного следует, что озвученная в Вашем письме точка зрения не проводит должного различия между понятиями общественными и духовными. Это всё же разные вещи. Да, рабство присутствует и в нашей истории, и в нашей жизни, внутри большинства из нас; да, русские люди, действительно, как-то нечувствительны к рабскому состоянию, и, я думаю, на самом деле именно это (а не церковная терминология) возмущает и Вас, и меня, и, например, поэта Пушкина, писавшего по этому поводу ещё очень давно:

Свободы сеятель пустынный,
Я вышел рано, до звезды;
Рукою чистой и безвинной
В порабощенные бразды
Бросал живительное семя –
Но потерял я только время,
Благие мысли и труды…

Паситесь, мирные народы!
Вас не разбудит чести клич.
К чему стадам дары свободы?
Их нужно резать или стричь.
Наследство их из рода в роды
Ярмо с гремушками да бич.

Против такого несовершенного состояния общества (от которого, увы, зачастую не свободны и люди, составляющие Церковь) можно и должно бороться; но реальные средства борьбы могут быть лишь у того, кто сам освободился от внутреннего рабства. Это освобождение можно найти только у Христа, только исполняя Его заповеди, соблюдая Его слово, служа Ему, или, иначе говоря, став тем, кого церковная традиция называет «рабом Божиим». Если Вам не нравятся эти слова – замените их другими: суть здесь совсем не в словах, но в непреложном факте – если пребудете в слове Моем, то вы истинно Мои ученики, и познаете истину, и истина сделает вас свободными. Где Дух Господень, там свобода, а где Его нет, там и свободы нет и быть не может. Обретается же этот Дух в Христовой Церкви, в которой Он, несмотря на исторические немощи и несовершенства земного церковного организма, живёт и действует и спасает людей от ига рабства и смерти. В Церкви же вовсе не всё познаётся сразу и рассудочно: очень многое открывается человеку со временем, с опытом духовной жизни. К числу этого «многого» относится и поднятый Вами, дорогой Александр, вопрос.