Отражение неба. О музыке, и не только
Интервью газете «Татьянин день», март 2008
Музыка – это универсальный язык человечества. Он не требует перевода. Об этом в полном согласии говорят все музыканты, философы, искусствоведы. Но как мы пользуемся этим языком? Какие смыслы он способен открыть нам? Музыкой проникнуты все церковные богослужения. Что происходит с этим «языком», когда он раскрывается и впитывает в себя христианское вероучение? Об этом мы поговорили с игуменом Петром (Мещериновым), заместителем руководителя Патриаршего центра духовного развития детей и молодёжи и руководителем Школы молодёжного служения. Он родился в семье музыкантов, закончил консерваторию, музыка – его родная стихия. И через весь свой сознательный возраст он пронес любовь к творчеству Баха, величайшему творцу духовной музыки.
Отец Петр, когда человек становится верующим, когда он приобретает определенный духовный опыт, начинает ли он воспринимать музыку по-другому, не так как раньше?
Да, определенно по-другому. Музыка (я имею в виду музыку настоящую – классическую, а не поп-музыку и прочую) сама по себе как искусство обладает очень большим воздействием на человека – воздействием непосредственным. Это наиболее тонкое, гармоничное искусство; наименее вербальное или связанное с чем-то конкретным (как архитектура или живопись, например). Музыка более «абстрактна» и, может быть, поэтому более глубоко действует на душу. Но вся классическая музыка, во-первых, исторически имеет своей основой церковное содержание, а во-вторых, с точки зрения эстетической, если брать определение святителя Феофана, что искусство есть отражение неба, то музыка как раз и является отображением каких-то очень глубоких основ гармонии, заложенных Богом в творении. Поэтому музыка способна отображать божественный порядок. Конечно, это могут и другие искусства, в частности та же архитектура, особенно средневековая. Она сознательно и занималась тем, что отображала небесный порядок на земле. Но в наибольшей степени всё же это свойственно музыке. Когда человек познает свою веру, он обнаруживает именно это. И конечно, одно дело воспринимать гармонию неосознанно, другое дело уже понимать, откуда она происходит, какого она порядка. Поэтому восприятие меняется.
Как давно Вы изучаете Баха? Что за это время успели сделать?
Бахом я интересуюсь наверно уже лет тридцать. Ну по крайней мере, слушать его я начал очень давно, потому что когда учатся музыке, все играют Баха – с малых лет. И это очень верно и правильно, потому что воспитывает вкус. «Особость» музыки Баха, ее глубина всегда привлекали меня. Собственно, через него я и пришел ко Христу, потому что от глубины и необычности музыки захотелось узнать ее истоки. Тем более что она напрямую связана с богослужениями. Это лютеранские богослужебные песнопения, последования. Первые евангельские строчки, которые я прочитал, были на немецком языке в «Страстях по Иоанну», в «Страстях по Матфею» Баха. Потом, когда я уже крестился и пришел в монастырь, у меня был естественный для всех христиан период более сосредоточенного погружения в церковную традицию, когда музыка отошла на второй план. Но это было не специально – не то, что я сам от себя аскетически отсекал искусство… А потом интерес к Баху вернулся и уже на совсем другом уровне, потому что духовная его составляющая из всех композиторов, из всех музыкантов наиболее ярка. И даже с точки зрения времяпровождения – в хорошем смысле этого слова – ничего лучше, чем слушать Баха с пониманием того, о чем эта музыка, конечно, не найдешь. Я перевожу сейчас его духовные кантаты… надеюсь, может быть, перевести все как-нибудь.
У Баха большое творческое наследие?
Сохранилось около 200 духовных кантат, написал он их больше. Есть еще «Страсти по Матфею», «Страсти по Иоанну» (богослужение Великой Пятницы), «Пасхальная оратория», «Рождественская», много кратких церковных песнопений, органные произведения, которые тоже связаны с богослужением. Все они тоже требуют перевода и понимания, потому что Бах очень искусно обращался со смыслом. Он делал это сознательно. Он говорил, что когда играешь хорал на органе, надо хорошо знать, о чем говорит текст.
А то, что Бах принадлежал к другой, отличной от нас, духовной и культурной традиции – к лютеранству – это отражается в его творчестве? Как относиться к этому православному слушателю? Может ли это ему повредить?
Конечно, лютеранство, его догматика и мистика отражается в творчестве Баха. Может ли это повредить православному человеку? Нет, конечно. Многие православные любят и знают творчество Баха, но никто из них не перешел же в лютеранство. А знать другую христианскую культуру весьма даже полезно.
Как вы можете определить критерий хорошей и плохой музыки?
Есть внутренний критерий самого построения музыкального произведения, формы, владения материалом. Есть критерий внешнего приложения музыкального произведения, его назначения. В основном, конечно, по внутренним критериям. Потому что музыка – это такое искусство, когда семь нот комбинируются таким образом, что они увлекают и возвышают человеческую душу. Собственно, Бах и говорил о том, что музыка должна служить Всевышнему в прославление, а ближнему в назидание. Как это делать? На это и есть великие композиторы. Их не так много… Кстати говоря, я недавно прослушал «Страсти по Матфею» епископа Илариона Алфеева, и очень хорошо понял, что любое музыкальное произведение весьма сильно определяет та среда, в которой живет композитор. «Страсти по Матфею» владыки Илариона впитали музыкальную культуру нашего времени, даже и популярную, не академическую. Я говорю это не в упрек; мне понравилось это произведение, но в нем о можно услышать и отголоски саундтрека к хорошему фильму, и какие-то черты мюзикла. Музыкальная атмосфера, в которой существует человек, так или иначе воздействует на него. Либо композитор ударяется в авангард, то есть сознательно противится всем этим влияниям, либо же эти влияния так или иначе впитываются, и они не могут не обнаружиться в музыке. То же самое и в творчестве Баха. Он впитал именно то, дала ему его эпоха. Это и лютеранская особая, «индивидуалистская» в лучшем смысле этого слова, духовность, которая совершенно адекватно отображена у Баха, это и все его музыкально-технические формальные приемы. Эпоха оказалась впитана в музыку Баха. И – конечно, это мое субъективное мнение – но та эпоха была «лучше» нашей: она выше и чище, и безусловно духовнее, она более христианская, и с точки зрения эстетики более развитая и богатая.
Вот интересна еще такая проблема: когда люди только приходят к вере, они начинают мучиться, какую музыку слушать, можно ли слушать недуховную музыку, можно ли слушать музыкантов, которые вообще далеки от веры…
Возьмем такой яркий пример среди композиторов – Вагнер. Известно, что он отнюдь не был образцом порядочности и имел весьма своеобразные, сомнительные с христианской точки зрения, взгляды. Человек был и гордый до безумия, и прочее. Но его художественное творчество выражает некую художественную правду, которая выступает как бы параллельно жизни автора: то есть Вагнер, как личность – это одно, а Вагнер, как творчество – это другое. В творчестве ему было дано достичь как раз того «отображения неба», о котором говорил Феофан Затворник.
То есть гений, даже если он грешник и неверующий, все же может отобразить эту гармонию?
Да, такой феномен есть. Но это не прямая зависимость; может получиться и наоборот. Например, композитор Шнитке был человеком верующим и безусловно нравственным. Но – это, конечно, тоже мое личное восприятие – его музыку я не могу слушать, потому что мне кажется, что в нее «забрались бесы» и орудуют там. Хотя сам он был глубокий христианин и безупречный человек. Есть какие-то парадоксы художественного творчества. Но особенно, конечно, приятно, когда личность творца и его музыка совпадают. И это видно сразу. Можно взять опять же Баха и Гайдна – это два самых ярких таких примера в истории музыки, когда гармонично совпадают и личность, и вера, и доброта, и высокая нравственность и великолепное художественное творчество. Это дает необыкновенный, «небесный» эффект.
Есть ли современное церковное творчество? Или уже все написано, все богослужения уже написаны, нельзя создавать ничего нового. Или же создается что-то в Церкви новое?
Я думаю, что все зависит опять же от таланта. Если появится Иоанн Дамаскин, то…
Вот в свое время появился Бах. Но до него ведь тоже что-то было, и это пользовалось своим авторитетом. Потом появился Бах, он создал какие-то новые произведения…
Феномен Баха как раз и заключается в том, что он не придумал никаких новых форм. Бах – это иллюстрация типичного церковного подхода. Он не творил новых форм, но наполнял старые формы внутренним содержанием. Вот, скажем, нынешнее лютеранское богослужение сильно отличается от богослужения XVIII века. В течение XIX века произошла трансформация лютеранства из настоящей религии в нечто рационалистическое, оно «отменило» культуру Баха, живую культуру его времени. И никто бы не знал, что такое кантата, изучали бы ее в консерватории как архаическую музыкальную форму. А Бах наполнял кантату внутренним содержанием, и теперь все знают, и до сих пор пользуются этой музыкальной формой. Гайдн же, в противоположность Баху, положил начало новой европейской музыки как творец её форм: симфония, соната, то, что до сих пор не исчерпало себя. Этих двух композиторов можно сравнить и по внутреннему настроению, и по глубокой вере, и таланту. Но вот один из них завершил эпоху, не создавая новых форм, другой, наоборот, эпоху начал – причем даже параллельно: первая месса Гайдна писалась им, когда Бах заканчивал свою знаменитую мессу Си-минор. Так что возможно и то и другое, все зависит и от гения, таланта, и от той среды, которая его окружает, потому что не бывает гения и таланта в каком-то безвоздушном пространстве, где он что-то высокое творит. По нынешнему нашему настроению, я считаю, что Церковь должна быть консервативной, традиционной, она как раз должна хранить уже существующие формы: и литературно-богослужебные, и иконописные, и музыкально-храмовые. В рамках этих форм, которые есть, можно до сих пор создавать замечательные вещи. Может быть, возможны и новые формы; но велика опасность, что они проникнутся постмодернистским духом нашего времени, который все размывает. Православный мюзикл вряд ли уместен в Церкви. Но, с другой стороны, хранение традиционности не должно превращаться в жёсткую самоцель – иначе и не смогут появиться новые Гайдны и Иоанны Дамаскины.
