Сила и слабость христианства
Выступление на Круглом столе в Культурном центре «Покровские ворота», май 2009
Тема необъятная, поэтому я лишь конспективно намечу то, что представляется мне наиболее существенным.
Сила христианства – в том, что происходит встреча человека со Христом. Это не просто некий «межчеловеческий» контакт, а совсем иная вещь. В душу уверовавшего человека приходит Дух Святой, Которого Христос ниспосылает от Отца – и сердце человека делается иным, а само это соприкосновение с Богом становится главным, важнейшим, исключительным и единственным событием жизни христианина. Кто будет пить воду, которую Я дам ему, тот не будет жаждать вовек; но вода, которую Я дам ему, сделается в нем источником воды, текущей в жизнь вечную (Ин. 4, 14); возрадуется сердце ваше, и радости вашей никто не отнимет у вас (Ин. 16, 22); Я даю им жизнь вечную, и не погибнут вовек; и никто не похитит их из руки Моей (Ин. 10, 28). Эти «никто» и «вовек» – совсем не простые слова, а Дух и Жизнь (Ин. 6, 63). Они дают христианину такую силу, что он становится способным изменить всё своё существование, отказаться от многого из того, что доселе доставляло ему покой и уют, пойти против всех и всего – социума, друзей, родителей, детей, и даже отдать свою жизнь, только бы не лишиться Христа, не разлучиться с Ним. Такое духовное состояние святитель Феофан Затворник называет богообщением (и я буду употреблять в дальнейшем этот термин). Сильнее живого богообщения нет ничего на свете. Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? как написано: за Тебя умерщвляют нас всякий день, считают нас за овец, обреченных на заклание. Но все сие преодолеваем силою Возлюбившего нас. Ибо я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Начала, ни Силы, ни настоящее, ни будущее, ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем (Рим. 8, 35-39).
А «слабость» – я всё же возьму эти слова в кавычки – христианства в том, что сила богообщения носит только и исключительно личный, внутренний характер.
Тут же мне скажут: но ведь христианство изменило весь ход истории – создало великую этику и культуру, преобразовало общество. Верно; но христианство вовсе не ставило перед собою такую задачу. Это произошло неким «дополнительным» образом: христиане (каждый в своём личном качестве) искали Царства Божия и правды Его, которые – внутрь есть (Мф. 6, 33; Лк. 17, 21), а приложилась им великая христианская культура, потому что исходившая из преображённых человеческих сердец личная сила Истины, Добра и Красоты складывалась, интегрировалась и созидала жизнь. Артефакты этой жизни, этого отображения Царствия Божия, пришедшего в силе (Мк. 9, 1) подверглись институализации. И здесь, на мой взгляд, возникает слабость, потому что внутренняя духовная жизнь не может быть институциализирована.
Под «институализацией» (прошу прощения за это громоздкое слово, но я не подобрал лучшего) я понимаю здесь вот что: 1) обобщение и систематизация внешних проявлений опыта богообщения (внешних – потому, что внутрь человека не залезешь, и саму суть этого опыта, так сказать, руками не пощупаешь); 2) утверждение во мнении, что любой человек, будучи поставлен в соответствующие внешние условия, как следствие их действия возымеет и внутренне богообщение; 3) вменение этих условий всем в обязанность. Это касается, опять же, внешних в христианстве вещей, начиная от дисциплинарных постов и заканчивая, скажем, идеологией «симфонии». Мы видим, как с течением времени всё больше и больше вменялось в обязанность христианину дисциплинарно-идеологических интенций. И чем больше вменялось, тем меньше проявлялась в христианах сила богообщения. Обычно считается, что как раз в связи с историческим уменьшением личной жизни духа христианство как бы компенсировало таковое оскудение увеличением области внешне-дисциплинарной. Но я настаиваю именно на том порядке, о котором сказал. Культурная разность этих вменений, всё более увеличивающаяся со временем, и привела, на мой взгляд, к тому трагическому положению вещей, о котором говорил профессор Шохин[1].
Слабость христианства коренится в том, когда, несмотря на тревожное предупреждение Отцов III Вселенского Собора[2], свобода во Христе – неотъемлемая принадлежность личного богообщения – умаляется и упраздняется вполне мирской по сути институализацией и, так сказать, удобным и прочным размещением в мире сем, «оземлением» христианства. Конечно, это в условиях земного существования – вещь неизбежная и во многом необходимая. Но из-за своего, скажем так, накопившегося духовного, культурно-общественного и прочего богатства возник соблазн считать силой саму по себе эту вот внешнюю сторону христианской жизни, выявившуюся в социуме и запечатленную в истории. Но это не сила, а источник слабости.
Дело в том, что по сути социализация в христианстве вторична. Вот что говорит об этом преп. Макарий Великий: «человеку надобно, так сказать, пройти двенадцать ступеней, и потом достигнуть совершенства. Потом благодать снова начинает действовать слабее, и человек нисходит на одну ступень, и стоит уже на одиннадцатой. А иной, богатый благодатью, всегда день и ночь стоит на высшей мере, будучи свободен и чист, всегда пленен и выспрен. И теперь человек, которому показаны оные чудеса, и который изведал их опытно, если бы так было с ним всегда, не мог бы уже принять на себя домостроительства слова или иного какого бремени, не согласился бы ни слышать, ни позаботиться, по обыкновению, о себе и об утрешнем дне, но только стал бы сидеть в одном углу, в восхищении и как бы в упоении. Посему-то совершенная мера не дана ему, чтобы мог он заниматься попечением о братии и служением слову, разве только разорено уже средостение ограды и смерть препобеждена»[3]. То есть, иными словами говоря, христианину в состоянии совершенного богообщения дела нет ни до чего: ни до социальной деятельности, ни до миссии, ни до катехизации, ни до борьбы за православие и т. п. Когда богообщение не такой напряжённости, а – если можно так сказать – «обычное», присущее в той или иной мере всякому христианину, то он, разумеется, предпринимает социальные и культурные действия сообразно роду своих занятий. Но делает он это не из-за социальных, культурных и прочих целей самих по себе, а будучи понуждаем к этому Христовой любовью и во исполнение заповедей Божьих, дабы восходить от силы в силу в личном своём богообщении. Когда же вне контекста личного богообщения люди пытаются использовать историческую институализацию христианского опыта для решения общественных задач, то рано или поздно это приведёт к фиаско, выявив слабость такой институализации самой по себе.
Отсюда можно сделать вывод. Христианство, а говоря конкретнее – Церковь (я имею в виду здесь не мистическое Тело Христово, а Церковь именно как институт) сильна тогда, когда своею единственною целью она полагает создание условий для своих членов для максимально возможного раскрытия личного богообщения: в проповеди и адекватном изложении догматического учения, нравственной дидактике, пастырском назидании, богослужебной и общинной жизни и т. д.. Соответствующая миссия должна быть обращена к людям внешним. Тогда, как следствие, Церковь оказывает нравственное, культурное и социальное воздействие на общество. При этом необходимо всегда помнить, что спасает и преображает – и именно личность, а не социум – Христос, а не церковная организация[4].
Церковь слаба, и сама выбивает у себя почву из-под ног, когда она опирается лишь на институциализированную традицию и полагает в ней самостоятельную ценность, пытаясь, исходя из этого – пусть даже с самыми благими намерениями – «поучать» и «воспитывать» внешний социум. Как правило (я говорю здесь о нынешней русской православной церковности) это сочетается с тем, что такой церковностью не уважается, не поддерживается и пренебрегается личность. Кроме того, и исторически «поле» околоцерковной институализации значительно сузилось. Если раньше люди прибегали к Церкви за решением проблем здравоохранения, социального призрения и т. п., то ныне в развитых странах со всем этим более или менее успешно справляется государство, так что мотиваций для обращения людей к Церкви сегодня меньше, чем раньше.
Итак, резюмирую сказанное. Сила христианства – в личном богообщении; слабость – в том, когда от него отрывается институциализированное христианство.
Несомненно, христианство исторично. Но, как видно из нашей дискуссии, определённо наличествует какая-то «заколдованность» этой историчностью, когда не Христос определяет жизнь христианства, а наличная и сложившаяся определённым образом «история».
Христанство творит историю и культуру – это верно. Но не получается ли у нас так, что история и культура, как некая «карма», творит христианство, довлея над ним? Ведь Христос выводит личность из истории, и его частной, и общей. Выводит в бессмертие и вечное Царство, которое для христианина несравненно выше, несравненно более «ценностно», чем любая история и любая культура. И именно это главное в христианстве; а историчность – также как и культура, и общественное влияние, и проч. – это «побочный продукт» действования этого главного.
А отсюда – два вывода. Первый: слабость христианства – это когда «побочный продукт» становится на место сути и считается самодовлеющей ценностью. Именно эту основную мысль я и излагал в своём докладе.
Второй вывод: для того, чтобы христианству вновь стать действенным, и прежде всего именно в личном плане – ему (христианству) нужно каким-то образом (опять же внутренним, личным) выйти из истории. И это – одна из основных проблем сегодняшней миссии.
________________
[1] Шохин Владимир Кириллович (профессор, д. филос. н., зав. сектором религии в ИФ РАН): «В качестве самого печального проявления слабости христианства отметил разделение между христианами и их ненависть друг к другу, так, что для массового христианства стало свойственным большая толерантность к другим религиям, чем к инославию».
[2] «…да не вкрадывается под видом священнодействия надменность власти мирская; и да не утратим по малу, неприметно, той свободы, которую даровал нам кровию Своею Господь наш Иисус Христос, освободитель всех человеков». 8-е правило.
[3] Преподобный Макарий Египетский. Духовные беседы. ТСЛ, 1994, стр. 70.
[4] О «личностной» основе Церкви говорит преп. Макарий Великий: «Всё видимое устроение Церкви Божией произошло ради живого и умного существа души, одарённой разумом и сотворенной по образу Божиему (ср. Быт. 1, 26), которая и сама является живой и истинной Божией Церковью… Церковью Христовой, и храмом Божиим, и истинным жертвенником, и жертвой живой (ср. Рим. 12, 1) является человек Божий». Преподобный Макарий Египетский. Духовные слова и послания. М. 2002, стр. 766.
