Школа и миссия в современной России
Доклад на Международной конференции «Личность, общество, государство: пути преодоления секуляризма», Милан (Бергамо), октябрь 2008
Несколько предварительных замечаний. Первое. Мой доклад представляет собою попытку обсуждения поднятых на конференции тем с практической, пастырской точки зрения, тем более что интеллектуальные и теоретические доклады уже прозвучали. Второе. Я намеренно полемически обостряю, и где-то даже сужаю свои выводы. И третье – я буду вынужден повторяться, особенно пересекаясь с о. Георгием Митрофановым; я с радостью для себя констатирую, что мои взгляды очень во многом совпадают с мыслями о. Георгия, и для меня это большая честь, но слушателям, может быть, будет некоторое неудобство от такого дублирования. Я выступаю последним, и, чтобы уже не утомлять вас, буду говорить в конспективном стиле.
Воспитание личности есть явление социальное, общественное. Так или иначе, в большей или меньшей степени, личность формируется в русле народного духа, национальных культурно-социальных традиций. Вне общественного контекста воспитать личность невозможно.
Россия с этой точки зрения страна в христианском мире уникальная. Традиции почти тысячелетнего духовного, культурного и общественного развития нашей страны оказались не просто сломаны, а с корнем выкорчеваны и с жестокостью, не имеющей аналогов в истории, уничтожены. Не буду здесь разворачивать данный тезис – это уже сделал вчера на Круглом столе о. Георгий; скажу лишь о несомненном для меня выводе: Россия как цивилизация и христианская культура, как живая преемственная традиция, закончила своё существование. Этот фактор необходимо осознать и учитывать, если мы под воспитанием понимаем, в числе прочего, органическое усвоение национальной традиции. Согласно словарному определению, традиция [лат. traditio — передача, повествование] — исторически сложившиеся и передаваемые из поколения в поколение формы деятельности и поведения, а также сопутствующие им обычаи, правила, ценности, представления. Здесь очень важна именно непрерывность этой самой передачи от поколения к поколению. Если эта непрерывность прервана, то мы не можем говорить о живой традиции; все попытки её восстановления всегда будут реконструкцией этнографического прошлого.
Нужно с большим сожалением констатировать, что традиции современной России – исключительно советские. Наша апелляция к до-советским традициям, усилия восстанавливать их абсолютно иллюзорны. Что бы мы ни делали, у нас выходит восстановление именно советских традиций – с поправками на постмодернистское существование.
Каковы же основные советские традиции? Первое – это тотальное, абсолютное, инфернальное нечеловеколюбие. Второе – такое же тотальное и абсолютное неуважение и презрение к личности, к индивидууму, в силу чего государственные интересы всегда над личностью превалировали. Нельзя сказать, что это было чуждо российскому досоветскому менталитету; и до революции такие интенции были сильны. Это, однако, не значит, что русский национальный характер ущебен, не способен приблизиться к демократическому менталитету (о существовании такого мнения говорил вчера проф. Делль’Аста). Причина здесь та, что христианским наше отечество стало на тысячу лет позже, чем цивилизованный мир, а культуре нашей (в европейском понимании Нового времени: наука, систематическое образование, эстетика досуга и проч.) и вовсе триста лет. У нас была вполне надёжная перспектива – но российская жизнь сменилась на советскую; а характерная особенность «советского», по выражению прот. Георгия Митрофанова – что лучшие качества национального характера были уничтожены, а худшие получили развитие до возможного своего максимума.
История России показывает нам, что, как я уже сказал, благодаря в первую очередь Петровским реформам, Россия постепенно усваивала начала европейской христианской цивилизации, и имела все шансы стать страной, с одной стороны, свободной и процветающей, с другой – подлинно христиански-православной. Слом 1917 года (который вовсе не беспричинен, но это – отдельная тема) направил страну в другое русло. Это привело к тому, что в России нет, собственно говоря, народа. Есть масса прекрасных людей, но они не «складываются» в народ: между людьми нет солидарности, процент общественного недоверия, по данным социологов, доходит до 80-ти.
Если мы обратимся к постсоветской эпохе, то с очевидностью усмотрим, что изменился политический строй и экономические отношения, но нисколько не изменился советский менталитет. Из нового российского общества не сложился народ. Мало того, он и не может сложиться, как раз по той причине, что традиции, на которые могло бы опереться гражданское делание (сами по себе бывшие слабыми, только начавшимися с 60-х гг. XIX века), прерваны; а на основе советского воспитания могли возникнуть лишь дорвавшееся до потребления атомизированные индивидуумы, что мы и наблюдаем. Нет условий для формирования (или возрождения) народа. Прошедшие двадцать лет показали, что большинство наших соотечественников под стремлением к свободе понимали стремление к материальному благополучию. Когда оно было хотя бы отчасти получено, свобода и личностные ценности оказались совершенно невостребованными. На данный момент мы видим полное погружение большинства россиян в материальную сферу при отсутствии какой бы то ни было общественно значимой потребности в осмыслении жизни. Ещё раз сошлюсь на прот. Георгия Митрофанова, который говорил, что большевики во всём обманули Россию, кроме одного – они действительно вывели нового человека, «советский народ» (этого «нового человека» Пушкин в своё время называл «чернью»). Современная Россия – это своеобразная смесь неофеодализма и охлократии.
Нынешний общественный контекст, в котором формируются личности, характеризуется, во-первых, тем, что руководит как властью, бюрократией, чиновничеством, так и большинством членов общества всё, что угодно, но только не общественный интерес; во-вторых, восстановлением крикливой лжепатриотической государственной пропаганды, в-третьих тем, что вместо общественных ценностей сформировалась массово исповедуемая индивидуалистическая Религия Денег, в-четвёртых (как это не парадоксально прозвучит в связи с только что сказанным), стадностью сознания, формируемого прежде всего телевидением. С культурной точки зрения уровень народа чрезвычайно низок – как раз ровно то, что и вкладывается в понятие «чернь» (пример – повсеместное, без всякого стеснения, употребление людьми матерной брани: на улице, при детях). Мало того: произошла окончательная гибель русской интеллигенции (и здесь я отсылаю вас к тезисам философа Плотникова, приводимым вчера А.В.Юдиным). Если в империи она была на стороне слабых и обижаемых, а в советское время умудрялась как-то держать «фигу в кармане», то сегодня интеллигенция, вкусив «потребления», насквозь сервильна и обслуживает сильных и обижающих. В советское время сервильность была хотя бы понятна: от неё зависела жизнь, или по крайней мере минимум благосостояния; сегодня же интеллигенция сервильна исключительно по «велению души». Редкие исключения (публичных людей, выступающих – вовсе не против власти; сегодня власть и народ – одно целое, как, пожалуй, никогда; нет, против бесчеловечного и стадного духа сегодняшнего общества – можно пересчитать по пальцам) только подтверждают это положение вещей.
Несколько слов о школе. Если говорить не о концепции только получения знаний, но именно о воспитании, то наиболее актуальным в таких условиях представляется гуманизация обучения, которая своим центром имеет величайшее сокровище земной жизни – христианскую европейскую культуру (и русскую как часть её). Причём речь идёт не столько о знакомстве с памятниками её, сколько об усвоении христианской культурной парадигмы: культуры слова, мысли, личностной нравственной рефлексии, эстетики. Но на практике это осуществить сегодня вряд ли возможно. Во-первых, помимо общемировых процессов дехристианизации, в России ныне чрезвычайно сильны и усиливаются антизападные интенции, то есть – сознательное изымание себя из общехристианского культурного контекста; во-вторых – отутствует общественный спрос на гуманизм как человеколюбие вообще и христианский гуманизм тем более (ибо последний предъявляет непременные требования нравственности от личности и общества); в третьих – отсутствует общественное согласие о всеобщих ценностях и интересах.
В силу вышесказанного воспитание личности, свободной, с одной стороны, от коллективизма (сегодня он трансформировался в лжепатриотизм, поклонение деньгам, всё более «понижающую планку» масскультуру и всеобщее взаимное ожесточение), а с другой, от индивидуализма (возникающего – если не брать индивидуальное потребление, возведённое в главную жизненную ценность – как реакция «уйти от всего этого», ибо на ситуацию невозможно повлиять общественными, гражданскими методами) делается чрезвычайно трудной задачей. Оно потребует двух вещей: первая – позиции частного лица (она не равна эскапизму, частное лицо – не асоциально, наоборот, только оно может иметь гражданское сознание); вторая – воспитателям и воспитаннику придётся идти против всеобщего течения: против пропаганды, стадности, вообще против всего духа общества. Я не знаю, как это сделать; на мой взгляд, это возможно только, если наличествуют крепкие семейные традиции; только мама с папой могут заложить в ребёнка эти вещи. На общественном же уровне воспитание полноценной личности становится всё менее и менее возможным.
Осознав такое положение дел, естественно обратить взоры к Церкви, ожидать помощи от неё. Но тут мы сталкиваемся вот с какой проблемой. «Церковь отделена от государства, но не от общества». Что это такое – «неотделимость Церкви от общества»? Это вовсе не только тот бесспорный факт, что Россия исторически и культурологически коренится в Православии. Помимо прочего это и то, что все процессы, свойственные обществу, имеют место и в церковной жизни, ибо и Церковь, и общество состоят из одних и тех же людей. Общество сегодня «по объёму» гораздо больше и сильнее Церкви, и не Церковь обществу, но общество, которое, на мой взгляд, уже перешло «точку невозврата» в нравственном разложении, диктует Церкви свой стиль жизни: примитивности, «гламура», агрессии, грубых страстей, безответственности и безбожия, ибо, как я уже сказал, на деле наше общество исповедует Религию Денег, а вовсе никакое не Православие. Ещё святитель Игнатий в XIX веке писал: какое общество – такая и Церковь. Подтверждение его слов мы и наблюдаем.
Церковь может воспитывать полноценных личностей только тогда, когда она сознательно противостаёт этому вот духу социума. Подчеркну, что противостояние это – не власти, не людям, а именно антиевангельским началам жизни; и противостояние это – не в обличениях нецерковных людей или навязывании ОПК, а в примере настоящей жизни и в слове Божией правды. Но на это у Церкви сегодня нет сил. Уже выросло новое поколение церковных людей, которые в полной мере подтверждают тезис о том, что советский менталитет, как неизжитое зло, воспроизводит себя, и что церковность не является этому препятствием. В церковной среде подчас формируются люди, едва ли не ещё более повреждённые, чем в обществе: помимо общих постмодернистских тенденций и всех свойств сегодняшнего социума сюда добавляются нравственный релятивизм, неадекватность и полностью «замифологизированное» сознание. Сбылось предсказание св. м. Марии Скобцовой: «в постпленный период в Церковь придут новые люди, воспитанные советской властью… Тут не надо иметь никаких иллюзий – в случае признания Церкви в России, и в случае роста ее внешнего успеха, она не может рассчитывать ни на какие другие кадры, кроме кадров, воспитанных в некритическом, догматическом духе авторитета»[1].
Чрезвычайно важно ответить на вопрос – почему так происходит? Вот некоторые соображения.
В силу положения Церкви в советских условиях получилось так, что весь XX век прошёл мимо русского православия. Церковью не осмысленна, а стало быть, не преломлена в пастырском подходе к людям ни научно-техническая, ни сексуальная революции, ни коренное изменение всех сторон человеческой жизни. В Церкви до сих пор представляется, что мы имеем дело с традиционным человеком XIX, а то и ещё более ранних веков, с которым по какому-то недоразумению и злокозненности Запада что-то случилось, и стоит только вернуть его в условия, бывшие прежде, как тут же всё станет хорошо. Проблемы, решение которых предполагалось на Соборе 1917-1918 гг., за сто лет ещё более усугубились – и этого как будто никто в Церкви не замечает.
Следствием этого является то, о чём вчера не раз говорили (в частности, А.Н.Архангельский в своём докладе): Церковь не сказала своё слово в 90-е годы. Не сказала она его потому, что не могла сказать: никакого слова у Церкви просто не оказалось; а это, в свою очередь, произошло потому, что в силу именно того, на что я указал выше: общественные процессы взяли над церковной жизнью верх, – православие для многих превратилось в идеологию. На это указывал прот. Александр Шмеман, говоря о проникшем в Церковь номинализме – то есть, что учение Церковью содержится, но не реализуется на практике.
Идеология, подменившая православие, просто не может, не умеет говорить с современными людьми на их языке; как и любая идеология, она боится того, что если вынуть из неё хоть один кирпич, то рухнет вся стена; поэтому был взят курс на охранительство. «Кирпичи» же эти следующие:
а) горделивое превозношение и неуважение к другим традиционным христианским церквам (католической, лютеранской); отрицание их миссионерского и социального опыта;
б) подмена созидания внутрицерковной жизни «претензиями» к внешнему нецерковному обществу;
в) намертво «зашитое» в Православии отождествление себя с нацией и спайка с государством, происходящая под знаменем «соборности». (Здесь нужно сказать несколько слов о спекуляции этим термином. Дело в том, что соборность, со всеми добавлениями в это понятие, внесёнными русской богословской мыслью XIX века, означает надличностное единство. Но единство только и исключительно во Христе, Духом Святым. Любое ресширение этого термина, а тем более перенесение его из сугубо церковной области на общественные контенты (то есть – единство в государстве, в нации, в какой-либо идее и т. п.) абсолютно незаконно, и служит поэтому всегда лишь целям для демагогических спекуляций.);
г) этнографический, исключительно охранительский подход к богословию, дисциплинарности, богослужению и прочим сторонам церковной практики.
Сегодняшнее православное сознание, на мой взгляд, не способно даже с серьёзностью поставить и обсуждать эти вопросы. А между тем их вполне можно решать – и у Церкви всегда на это есть силы от Бога, если только не на уровне одного-двух человек, а на общецерковном уровне осознать, что нужно не восстанавливать ушедшие формы церковной жизни, ходя «затылками вперёд», не полагать единственной целью реанимацию прошлого, но церковно осмысливать вызовы времени.
Пока это возможно только на частном уровне.
Выводы – и одновременно ответы на вопросы, поставленные профессором Адриано дель’Аста и А.И.Кырлежевым.
1) Воспитание субсидиарной личности, так, чтобы критическая масса таких личностей влияла на общество, в сегодняшней России невозможна. По тесной связи общественных и церковных процессов невозможно это и в современной православной церковной среде.
2) Наш социум не способен противостоять или сопротивляться не только тоталитарной, но и авторитарной системе, по причине отсутствия в России народа как гражданского солидарного устойчивого (это важно – не проявляющегося спонтанно, по частным поводам, напр. в Южном Бутове, а именно как континуума жизни) общества.
3) На данный момент отсутствуют условия, которые могли бы в будущем способствовать изменению этого положения. В России продолжает иметь место тотальное неуважение к личности; дух власти и общества – нечеловеколюбие; общественные отношения – сатрапия. К этому необходимо прибавить действительное безверие большинства людей (при декларациях «православности»), подмену подлинной православной духовности и христианской нравственности внешностью и идеологией.
4) Народ не способен к частной и общественной самокритике, попытки таковой вызывают раздражение и агрессивное отторжение. Это делает невозможным усвоение библейского взгляда на историю и широко распахивает двери перед мифологией и демагогией. Следствием этого является отсутствие в России нравственной оценки исторической и современной жизни, что приводит на практике к моральной релятивизации общества и отдельных людей, его составляющих. Это, в свою очередь, заставляет ожидать и библейского сценария «наказания» страны.
5) Реактуализация христианства в России невозможна, как по вышеуказанным «местным» причинам, так и в силу процессов, общих для всего человечества. Главным из них мне представляется TV-, кинематографическое и компьютерное восприятие мира, которое привело к перевороту в системе ценностей. Это новая культура, весьма агрессивная и порождающая свои традиции, в корне противоречит христианской культуре слова и личностной рефлексии. Касаюсь этого вскользь – здесь тема для отдельного разговора. – Вообще мысль о реактуализации христианства в обществе я считаю большим соблазном для Церкви. Точкой приложения её сил сегодня может быть только адекватное созидание своей общины в языческом постхристианском и постмодернистском окружении. «Христианизировать» же (или «рехристианизировать») мир – значит заведомо становиться на иллюзорные позиции и растрачивать энергию впустую.
Что делать? Становиться и быть христианином самому, в своей семье, в своём кругу. Осуществлять на практике «теорию малых дел», «жить не по лжи» в солженицынском смысле, хотя бы не участвуя в том, что противно совести. И объединяться – единомышленникам, сочувствующим, на сетевом уровне, в частные, малые неформальные сообщества, для того, чтобы, хоть в малом кругу, на частном уровне, но воспитывать субсидиарность личности и гражданственность.
_________________
[1] Цит. по: Борис Колымагин. Искушение культурой. М., 2008, стр. 112.
