Герхард Терстеген. О внешнем богослужении

Письмо 97-е

О внешнем богослужении

  *     *     *

Возлюбленный о Христе друг и брат!

Господь Иисус да изречёт твоей душе мир!

Не могу оставить без ответа твоё последнее письмо от 16 ноября, ибо мне совсем не безразличны преуспеяние и покой твоей души. Но поскольку никто не может властвовать над совестью другого человека, то не ожидай от меня ничего иного, как только скромных размышлений о предметах, смущающих тебя. Сии размышления ни в какой мере не обязывают тебя принимать их или следовать им, разве только твоя душа получит извещение от Господа согласиться с ними.

Я ни в коем случае не хочу ни отвергать, ни, тем более, уничижать внешнее богослужение. Наоборот, я полагаю, что в нём заключено немало доброго. Внешнее, употребляемое умеренно и подобающим образом, угодно Богу и приносит нам значительную пользу. Но сию пользу внешнее содержит не само по себе, а сообразно своему отношению к внутреннему – либо как средство, ведущее к оному, либо как его выражение и плод. На сей земле дух совершает всякое добро через тело. Именно в этом, и ни в каком другом понимании Господь Иисус заповедал нам некоторые внешние вещи, – но так, что они вовсе не налагаются на нас как непременный закон, от соблюдения или несоблюдения которого зависит мир нашей совести. Весьма предосудительно, когда один христианин обеспокоивает или опечаливает другого из-за чего-либо чисто внешнего; тем более не следует поступать так в отношении себя самого. Наше оправдание и примирение с Богом есть только и исключительно Сам Иисус Христос. Когда мы предпринимаем или опускаем что-либо внешнее, это должно совершаться в Господе, с верой, что тем самым исполняется Его благая воля, – но и с детской свободой, так, чтобы ни на совершаемое не полагаться, ни касательно оставляемого не тревожиться; ибо Царствие Божие не есть пища и питие, но праведность и мир и радость во Святом Духе. Кто сим служит Христу, тот угоден Богу (Рим. 14, 17–18). Придерживаясь сего, мы можем быть совершенно спокойны в своей совести.

Высказав сии основоположения, я должен обратить твоё внимание на то, что заповеданные нам в Писании повеления и запреты надлежит рассматривать и исполнять вовсе не одинаковым образом. Запреты совершенно определённы и не допускают никаких исключений. Повеления же, насколько они касаются внешних действий, не вполне таковы, поскольку к ним нужно всегда прилагать следующее дополнение: «если для этого есть соответствующие возможности». Например: красть, мстить, клеветать и т. д. запрещено безусловно; мы не должны делать сего никогда и ни при каких обстоятельствах. Поститься же, подавать милостыню, принимать странников и многое тому подобное – это повеления, которые человек по своим условиям может исполнить далеко не всегда; в таких случаях их неисполнение нисколько не вменится ему как преступление заповеди. Так же нужно судить и о внешне-церковных предписаниях; их несоблюдение – в том случае, когда мы не имеем средств или возможностей совершить оные по Божией воле и в Божием смысле – должно столь же мало (если ещё не меньше) отягощать нашу совесть, как и вышеуказанное неисполнение различных добродетелей.

Если б я не был крещён, то я бы крестился, – из послушания и благоговения к установлению Господа Иисуса Христа (Мф. 28, 19; Деян. 10, 48 и мн. др.); но не из-за того, будто крещение само по себе, без веры (Мк. 16, 16), оправдывает меня или примиряет с Богом. Напротив, я, может быть, и не крестился бы там, где меня заставляли бы принять, что моё спасение зависит исключительно от исполнения некоей внешней заповеди; ибо я верую, что, если бы в моей жизни не нашлось возможности креститься как до́лжно, то это не явилось бы препятствием для единения с Господом Иисусом и непостыдной кончины в Нём[1]. При свободном же исповедании того, что я сказал, я готов был бы с радостью креститься даже и самым внешне-торжественным образом, дабы засвидетельствовать, что я принадлежу моему Господу.

Точно так же я рассуждаю о Таинстве Алтаря и о собрании верных. Я готов с христианской свободой приступать к причастию и посещать богослужебные собрания, если нахожу добрую возможность для сего. Но поскольку в отличие от Крещения (совершаемого только один раз и персонально) Таинство Алтаря постоянно повторяется и всегда связывает нас с другими людьми, то здесь уже возникают бо́льшие затруднения. В настоящее время у нас всё устроено так, что невозможно быть в собрании и приобщиться Таинству без того, чтобы не войти в единение не только с благочестивыми христианами (коих всегда и везде мало), но и с подавляющим большинством христиан-по-имени, живущих по стихиям мира сего, а не по Христу (Кол. 2, 8). А это может воспрепятствовать нам в стремлении к нашей цели (Фил. 3, 14) и даёт основание думать, не лучше ли было бы нам вовсе оставить посещение таких богослужений, нежели пользоваться ими не по Богу[2]. Я уже не говорю о том зле, какое отсюда проистекает, а именно, что ревнители благочестия берутся искать для себя разные особые сообщества и присоединяются к ним (при том, что все таковые нисколько не избегают вышеописанного смешения правды и лжи), вследствие чего, хотя бы и не понимая и не желая этого, впадают в двоящиеся мысли (Иак. 1, 8) и перестают любить своих братьев и сестёр, не принадлежащих их сообществу, – чему мы видим многочисленные печальные примеры в лице даже и тех, кто начинал духом (Гал. 3, 3). Посему христианам, пребывающим в той или иной церкви, следует оставаться в них (1 Кор. 7, 24) и в своих условиях искать напитания души и мира совести. Бог не связан никаким местом или сообществом, и Своих имеет всюду (Рим. 11, 4).

Что же касается собственно причащения, то оно учреждено Господом Иисусом в простоте, для святого укрепления и обновления любви к Нему и друг ко другу. Цель сего Таинства – что Он приобщает Себя нам, а мы приобщаемся друг другу, во всех отношениях; не случайно у первых христиан всё было общее (Деян. 2, 44; 4, 32). Они вместе вкушали пищу по домам, преломляя после трапезы хлеб в любви (Деян. 2, 46), без какого бы то ни было устава и торжественных церемоний. Я не знаю, есть ли на земле какая-либо церковь, сохраняющая такую первоначальную простоту и свободу. Вечеря Господня давно уже стала заповеданием, долгом, предметом разделений, в то время как она должна быть единственно Трапезой Любви. Я вовсе не порицаю все изменения, которые со временем привзошли сюда от людей; времена и люди меняются, меняются и церковные обычаи, и Бог соизволяет на сие – если только всё внешнее способствует любви и благочестию и употребляется в добром и правом расположении сердца. Господь Иисус установлением сего Таинства хотел не отяготить, но подкрепить нас, не обременяя мир нашей совести и духовную свободу игом нового закона. А иначе нужно было вменить всем в закон омовение ног (чего не наблюдается ни в одной христианской церкви), поскольку Христос предписал его даже с большей определённостью, чем само Таинство Вечери (Ин. 13, 14).

Господь ничего не говорил, как часто должно совершаться собрание христиан и какова должна быть их численность; также ни о каких чинах и церемониях Он не сказал ни слова. Я размышляю: что может препятствовать домашнему богослужению верных? Двое или трое – вот уже собрание, быть в центре которого Христос обещал Сам (Мф. 18, 20). Муж и жена, единые в том, чтобы следовать Господу, любящие Его, любящие друг друга пред Ним – не есть ли их дом настоящая церковь? Супруги вместе с единомысленными друзьями, так же сердечно стремящимися к Господу – не составляют ли они истинное собрание верных, пусть даже во время этого собрания не много произносится молитв и поучений? Уверяю тебя, что я с несравненно бо́льшим желанием посетил бы такое богослужение, чем какое-нибудь многотысячное церковное празднество. И если двое или трое, собранные во имя Его (Мф. 18, 20), с чистым расположением и добрым намерением, назидая один другого в любви Господней (1 Фесс. 5, 11) и желая приобщиться Иисусу и быть друг для друга одним сердцем и одной душой (Деян. 4, 32), вкусят совместную трапезу – не будет ли это также вечерей Христовой[3], угодной Богу отнюдь не меньше, чем самая торжественная месса в прекраснейшей церкви (при том, что я совсем не отвергаю достоинство последней)? – Совершай же, друг мой, сие богослужение сколь можно часто, и я в духе буду с радостью присутствовать на нём!

Обще же говоря, никогда нельзя забывать, что человек оправдывается не делами закона, а только верою в Иисуса Христа (Гал. 2, 16; Фил. 3, 9). Мы хорошо делаем, употребляя внешние средства как средства и сообразно со своими обстоятельствами отдавая должное внешнему богослужению; но хорошо это лишь тогда, когда мы понимаем, что таковое богослужение не может сделать совершенным в совести участвующего в нём (Евр. 9, 9). Да, даже всецелое послушание совести (всячески, впрочем, необходимое) не приведёт нас к нерушимому её спокойствию и к миру с Богом. Если душа и со всею искренностью и ревностью совершит всё, что может, конец сего будет такой, о котором пишет Апостол Павел в Послании к Римлянам: Бедный я человек! кто избавит меня (Рим. 7, 24)? Избавление от всех мук совести происходит, лишь когда душа, познав своё бессилие и погрузившись в смирение и нищету духа, изойдёт из самой себя и внутреннейшей верой войдёт в Господа Иисуса Христа; тогда Он станет для неё концом закона (Рим. 10, 4). Ибо нет никакого осуждения тем, которые во Христе Иисусе живут не по плоти, но по духу (Рим. 8, 1). И это есть подлинное основание и подлинное начало истинной внутренней христианской жизни.

И душе, призванной к такой жизни по духу (Рим. 8, 1) и видящей в себе начатки сей внутренней жизни, надлежит со всей верностью посвятить всю себя исключительно этому одному и следовать внутреннему Божию призыву, не возвращаясь под иго закона; ибо теперь она состоит под благодатью и под законом духа жизни во Христе Иисусе (Рим. 8, 2). Также она не должна возвращаться под руководство тревожной и сомневающейся совести, надеющейся утишить себя каким-либо внешним или самостным действием, поскольку всю свою праведность, покой и мир душа отныне чает и воспринимает от внутреннейшей веры во Иисуса и пребывания в Нём. Прошу тебя, обрати на это внимание: когда душа, живущая внутренней жизнью, оказывается во тьме, тесноте, оскудении или скорбях или впадает в рассеяние и разорение, отчего во всём чувствует себя не на своём месте, и всё идёт не так, как для неё обычно, и от этого она приходит в смущение и смятение, – тогда она начинает усиленно изыскивать, в чём могут быть причины сего; но все такие изыскания не дают ей ничего. Здесь нужно не искать и не метаться, но, исповедав свою неверность, смириться и, потеряв себя, вновь прилепиться ко Христу (Мф. 16, 25). Если же душа этого не сделает и продолжит погрязать в самой себе, то она опять поступит под беспокойный надзор своей совести и будет хвататься за всевозможные действия, думая помочь себе то тем, то другим само-подвигом, участием то в одном, то в другом внешнем церковном чине; но всё напрасно. Найти прочный и неколебимый покой и мир душа может, как я уже сказал, лишь снова погрузившись во Иисуса, Который один исполнит весь закон в ней (Рим. 10, 4), если только душа с терпением и смиренным чаянием сего будет нести пред Ним свои скорби. Тогда, благодаря такому кроткому ожиданию обетований Божиих, тихому погружению в Господа и мирному претерпеванию скорбей она постепенно вновь возвратится на своё место и обретёт мир с Богом через Господа нашего Иисуса Христа (Рим. 5, 1). Не разумея сего, многие благочестивые души совершают много ошибок, запутываются в них и тем причиняют себе бессмысленные страдания. – Итак, да будет нашей главной заботой пребывать истинной верой во Иисусе и укореняться в Нём, дабы Он стал нашей жизнью и нашим миром (Кол. 3, 4; Еф. 2, 14); тогда мы, живя духом, принесём и подлинные плоды духа, перечисленные в Послании к Галатам. На таковых нет закона (Гал. 5, 22–25).

Я думал написать тебе в ответ несколько строк, а получилось такое большое послание, – большое, но всё же достаточно путанное из-за больной моей головы. Возьми в любви то, что тебе подходит; мне будет отрадно, если ты почерпнёшь из него нечто поучительное или полезное для себя. Приветствую тебя и твою любезную супругу в Господе; Он да благословит вас. Остаюсь, по благодати,

                                                                                     любящим тебя братом и другом.

Мюльхайм, 18 декабря 1736 г.                                                                                                              (Holl., 97)

____________________________________        

[1] В истории Церкви первых трёх веков мы видим немало мучеников, не принявших Крещение и тем не менее причисленных к лику святых за свою мученическую кончину.

[2] Как известно, Терстеген официальных богослужений не посещал и в Таинстве Алтаря не участвовал. – Для православного читателя отказ Терстегена участвовать в Таинстве Причащения (не абсолютный; в юные годы он причащался, как минимум во время своей конфирмации) выглядит весьма соблазнительным и, так сказать, «бросает тень» на всё, написанное им. Но здесь нужно обязательно учитывать следующие четыре важные вещи:

1) Существенное различие в восприятии этого Таинства в Православной (и Католической) и Реформатской Церквах. Для православных (и католиков) причащение Святых Христовых Таин – необходимое и центральное условие для духовной жизни, как личной, так и общинной. У реформатов отношение к Причастию в значительной степени «снижено». Таинство Вечери не воспринимается как центр духовной и церковной жизни; оно совершается далеко не за каждым воскресным богослужением. Главное в богослужении – собственно собрание общины, совместная молитва и проповедь; причастие – некое «дополнение». Для реформатов обычно редкое причащение.

2) В Реформатской Церкви, в отличие от Католической и Православной Церквей, нет исповеди, выполняющей в том числе и функцию «допуска» к причастию. Поэтому к Таинству, когда оно совершается, приступают все, кто захочет, в том числе и нераскаянные грешники. Терстеген, как видно из нескольких его трактатов о причащении (см. Gerhard Tersteegen’s Nachgelassene Aufsätze und Abhandlungen. Essen, 1842, стр. 1–77), очень серьёзно и с большим благоговением относился к этому Таинству; поэтому для него было нравственно и духовно недопустимо причащаться из одной Чаши, и, стало быть, свидетельствовать своё единение во Христе с (условно говоря) ростовщиком или содержателем дома терпимости, да и вообще с людьми, для которых Христос и Церковь являются не центром жизни, а всего лишь житейским обычаем.

3) Пожалуй, самое важное: реформаты полагают, что действенность Таинства зависит от духовно-нравственного достоинства причащающегося. Тем самым оно лишается своей объективной значимости, что ставит общину в ситуацию возможного «профанирования» причащения (т. е. раз в церковном собрании для одного причастника Таинство недействительно, эта недействительность может переходить и на других причастников). Чтобы избежать этого, приходится уклоняться от причастия с лицами, о состоянии которых неизвестно, не говоря уже о явных грешниках. Конечно, в таком подходе есть, с православной точки зрения, некий «перехлёст», явный ригоризм; но он хотя бы совершенно понятен и во многом оправдан.

4) Терстеген был человеком, крепко держащимся за свои традиции. Он сознательно воспринял христианство в юности, в среде реформатского пиетизма и сепаратизма, центром которого многие десятилетия был Мюльхайм-на-Руре. Для этой среды как раз и был характерен вышеописанный ригористический подход к причащению. Один из «столпов» этого направления, Хохман фон Хохенау, писал: «О Святом Причащении я верую, что оно установлено только для избранных учеников Христовых, кои последуют Христу делом и истиною, отвергаясь всякого духа мира сего. Потому весьма уничижается Завет Божий, равно как и воздвизается гнев Его на всю Церковь, когда нечестивые чада мира сего допускаются до Вечери Господней, что, увы, происходит и посейчас» (Ernst Christoph Hochmans von Hochenau Glaubens—Bekänntnüß / Geschrieben aus seinem Arrest […], б.м., 1709, стр. 5). Такой подход и усвоил Терстеген. Однако, в отличие от своих более радикальных учителей и современников, он никогда не предъявлял эти ригористические требования к другим, но относил их только к себе.

[3] Автор говорит здесь не о «преломлении хлеба» («Brotbrechen», как в Деян. глл. 2 и 20, где речь идёт о Евхаристии), то есть не о совершении Таинства в домашних условиях (Терстеген сам никогда так не делал и никому другому не рекомендовал, считая это признаком сектантства), – но об «агапе», совместной трапезе любви («Zusammenessen»).