Читая «Дневники» о. Александра Шмемана

Опубликовано в журнале «Альфа и Омега» № 2 за 2006 год.

Книгу дневников о. Александра Шмемана я читал, как будто пил чистую свежую воду. По мере приближения книги к концу я всё больше жалел, что дневников только один том… жалко было, когда книга кончилась, не хотелось расставаться с нею. Дневники о. Александра – это светлая атмосфера, прямая постановка вопросов, честные ответы на них. Для меня было большой радостью подтверждение многих моих мыслей и интуиций, выраженных ясно и чётко, и вдобавок, человеком, чей церковный авторитет очень значим. Книга может многим людям послужить неким ответом – как жить в Церкви? Православные христиане нередко задают этот вопрос. Общины как-то не складываются, индивидуальный аскетизм ожидаемых плодов не приносит, консерватизм и охранительство, с одной стороны, некий порыв к обновлению, с другой – со временем перестают увлекать, часто превращаясь в утомительную форму или «род деятельности» без живительного Христова содержания… И вот нам пример – жизнь о. Александра, запечатлённая в его дневниках. Не нужно ломать внешние сложившиеся традиции, а нужно осмыслить их, довести до их истока, то есть – жить Христом, самому, лично и ответственно, быть Его Церковью. Наполнить каждую минуту своей жизни радостным переживанием уже данного нам в Церкви Царства Христова, включать в него и культуру, и современность, и всё то, с чем соприкасается человек – вот путь, возможный для каждого. Этот путь потребует от нас напряжённого осмысления, а порой и переосмысления, многого в нашей личной и общецерковной духовной жизни; но только это, на мой взгляд, приводит человека к Богу, к самому себе, к честности перед собою, даёт в человеке место Духу Святому. Когда Он касается нашего сердца, всё обретает смысл – мы уже в Царстве Христовом; а без этого ни внешняя церковность, ни охранительство, ни обновление, ни что бы то ни было гроша ломанного не стоит. С опытом этого касания Духа Истины человеку я встретился на страницах дневников о. Александра; именно этот опыт – главное содержание их.

* * *

«Лично я вообще бы отменил частную исповедь, кроме того случая, когда человек совершил очевидный и конкретный грех и исповедует его, а не свои настроения, сомнения, уныния и искушения» (стр. 35). О. Александр не раз возвращается к этой теме, он пишет, что ему тяжело исповедывать и вести частные духовные беседы с людьми. И я не люблю исповедывать – может быть, потому, что в Русской Церкви исповедь «привязана» к Причастию. Для людей воцерковляющихся это неплохо; но не застряла ли наша церковная жизнь, наша литургическая и покаянная практика только лишь на уровне воцерковления? Сознательная, свободная, зрелая христианская жизнь подменяется у нас перманентным «детским садом»… Отделить исповедь от Причастия, как это сделано в Американской Церкви, к которой принадлежал о. Александр? Это может быть и весьма полезным – воспитается самостоятельность, уменьшится клерикализм. В древности исповедовались крайне редко, когда действительно совершали грехи… а причащались часто. А сейчас что исповедуют? Не так посмотрела, не то подумала, во время молитвы пукнула, на акафисты регулярно не получается ходить, нет у меня слёзного покаяния, студ лица, редко ощущаю вездеприсутствие Божие, воспоминание плохих песен, отсутствие желания оказывать странноприимство бомжам, в пост носила светлую одежду, бидон с крещенской водой на пол поставила, с мужем ругаюсь, он у меня неверующий, венчаться не хочет, вербу засохшую прошлогоднюю выбросила, дети меня, батюшка, не слушаются, старший не хочет в Церковь ходить, к Причастию готовилась, во всём грешна, нет постоянной Иисусовой молитвы (а крыльев нет за спиной, интересно, посмотрела ли, может тоже в этом покаяться), а вот это, батюшка, даже не знаю, грех или не грех, сами рассудите… о-о-о!!! вот слушаешь всё это (а всё это примеры из практики) и думаешь: а на кой ляд они нужны, такие вот исповеди… только мучить священника (представьте какой-нибудь Великий Четверг, пятичасовую исповедь) и цементировать себя в совершенно неправильном понимании христианства…

Есть и «светлые исповеди», как их называет о. Александр – когда человек действительно кается в своих грехах перед Богом (а не пересказывает брошюру свт. Игнатия Брянчанинова), с пониманием того, что он делает. Таких исповедей мало, но они – праздник для священника. Но часто бывает, что поисповедавшись несколько раз «светло», человек скатывается со временем к утомительному обрядовому «отчёту о проделанной работе» перед Причастием.

* * *

«Я не могу отделаться от убеждения, что Церковь (Православная, хотя и не только она, конечно) съедается «благочестием». Вся эта болтовня о монашестве, об иконах, о духовности – до какой степени всё это мелко, фальшиво, есть игра самолюбий… Мы живём в мире подделок» (стр. 575). Вот как раз листаю толстенную, хорошо изданную книгу – «Молитва Иисусова: опыт двух тысячелетий». Том второй, первый уже вышел, а ещё два ожидаются. Чего только нет в этой книге! И плохая Америка, и материалистический Запад, и воспоминания (совершенно бытовые) о митрополите Питириме, и Данилевский, и Достоевский, и Drang nach Osten, и русский народ самый духовный, и держаться за традицию и противостоять обновленчеству, и ужасный Пётр I… но, спрашивается, при чём тут Иисусова молитва? Это всё равно, как если я напишу книгу о дифференциальном и интегральном исчислении, и буду в ней пространно рассуждать о рельефе дна Атлантического океана, о соотношении политических партий Великобритании в XIX веке, об особенностях дизайна города Сингапура, о садоводстве, о различии зимнего и летнего дизельного топлива etc. etc. (при том, что я ничего, собственно, не смыслю ни в дифференциальном, ни в интегральном исчислении). Да и зачем писать многотомники об Иисусовой молитве? Не достаточно ли о ней написано? Не лучше ли ею скромно заниматься? – Очень точно определил о. Александр. Это подделки и болтовня. «Христианство «болтающее» – это, в сущности, новая глава в его истории. Когда люди поставили «проблемы», они перестали радоваться, благодарить и молиться» (стр. 93).

* * *

«Только тот, кто благодарит, знает жизнь» (стр. 200). Интересно с этой точки зрения посмотреть, какие у нас самые распространённые отношения с Богом. Во-первых, это «дай». Мы постоянно у Бога просим, того или другого, духовного или материального. Дай здоровья, благополучия, успехов, дай спасение, дай молитву, не дай того, огради от этого, и т. д. Во-вторых, «прости». Мы приучены постоянно каяться пред Богом, даже если в данную минуту нам каяться не в чем. Этого мы боимся даже больше, чем когда нам действительно есть в чём каяться: как же, мы не видим своих грехов, а значит, впадаем (или уже впали) в прелесть… и начинаем искать, в чём мы согрешили в текущую минуту и выдавливать из себя покаяние в некоей «всегреховности». Прочтите вечерние молитвы – третью, последнюю: зачастую мы каемся в том, чего вовсе не делали и не думали. Четвёртую молитву ко Причащению даже часто опускают из молитвословов (или редактируют): там такое понаписано, что, кстати говоря, вообще не совместимо с Причащением… а мы читаем всё это и понуждаем себя выжимать из себя соответствующие чувства (это называется «аскетическим подвигом»). Сравним количество покаяния и просьб и количество благодарения Бога в наших всегдашних молитвословиях – утреннем, вечернем и Правиле ко Причащению. Соотношение далеко не в пользу благодарения. А между тем, без благодарения и наши просьбы, и наше покаяние становится мелочными и утомительными. Любовь к Богу очевидно выражается в благодарности больше, чем в просьбах. Современная церковная жизнь (и современные церковные учители) не учат нас прежде всего благодарить, славословить Бога, радоваться Ему, а потом уже надоедать Ему прошениями и покаяниями. Почему? Не знаю. Какой-то акцент сместился. Это смещение могло бы выглядеть так:

— Отче наш, Иже еси на небесех!

Хлеб наш насущный даждь нам днесь,

И остави нам долги наша…,

И не введи нас во искушение,

Но избави нас от лукаваго. Аминь.

— Всё?

— Ах, да, точно-точно, там ещё есть, спасибо, что напомнили:

Да святится имя Твое,

Да придет Царствие Твое,

Да будет воля Твоя, яко на небеси, и на земли…

* * *

О причащении. «Размышления… о странном, таинственном отталкивании от него в Церкви (на Афоне – «не приобщаются», у нас в Церкви – подозрительность к ищущим «частого причащения». Мистически – это центральный вопрос. Превращение причастия в «священное», в табу и тем самым парадоксальная его «натурализация» (как «страшного», требующего «очищений» и пр.). Неслышание абсолютной простоты – «приимите, ядите…», простоты и смирения, которые одни «соответствуют» абсолютной же трансцендентальности Евхаристии» (стр. 468).

А вот мнение одного архиерея по этому поводу. Позволю себе привести его потому, что это не келейное высказывание, а публичное интервью, данное одному из средств массовой информации:

Сегодня – Чистый четверг, день, в который все православные по традиции причащаются Святых Христовых Таин. Именно в четверг накануне Своих крестных страданий Христос совершил Тайную вечерю и заповедовал Своим ученикам совершать её в Его воспоминание. Причастие в Чистый четверг всегда массовое, а вот на Пасху причащаются далеко не во всех храмах. В нашу редакцию обратились читатели с просьбой разъяснить …, почему в некоторых приходах, в частности в N-ском кафедральном соборе, на Пасху мирян не причащают. С этим вопросом мы обратились к архиепископу N-скому NN. Вот что он ответил.

«В N-ском кафедральном соборе на Пасху мирян не причащают, только детей. Это древняя русская традиция мирянам воздерживаться от причастия в пасхальную ночь. Церковные люди, которые стремятся к духовной жизни, знают, что причащаться можно было весь Великий пост, а на Пасху православные разговляются. Те же, кто стремится причаститься на Пасху, как правило, люди, не имеющие смирения. Они хотят быть выше в духовной жизни, чем есть на самом деле… Нужно помнить, что причаститься можно не только во исцеление души и тела, но и в суд и осуждение. Если же священник в своём приходе разрешает мирянам причащаться на Пасху, то он ни в чём не погрешает, для того и совершается Литургия. А те миряне, которые решили причаститься в этот святой день, должны взять благословение у своего духовника».

Итак, на Пасху христиане не причащаются, а разговляются. Те же, кто стремится причаститься на Пасху – люди, не имеющие смирения. Как говорится – no comment.

* * *

«Признаки смирения: радость. Гордыня исключает радость. Далее: простота, то есть отсутствие «оборота на себя». И, наконец, доверие – как основная установка в жизни, по отношению ко всему этому (это – «чистота сердца», в которой человек «узрит Бога»). Признаки гордыни, соответственно, – безрадостность, сложность и страх» (стр. 365). Обычный ответ наших духовников на вопрос: батюшка, почему у меня «не клеится» христианская жизнь? – «а потому, что нет в тебе смирения, гордыньки много»… В контексте «сам дурак» это распространённое пастырское назидание, конечно, совершенно неконструктивно. Но вот в трактовке о. Александра – абсолютно верно: нет смирения, поэтому ничего и не получается. «Смирение – это не та пришибленность плюс ханжество, чем оно стало в церковном «стиле», это царская и царственная добродетель, ибо подлинное смирение – именно от мудрости, от знания, от прикосновения к «жизни переизбыточествующей»» (стр. 496). Характерно, что о. Александр в понятие «гордости» включает такую вещь, как глупость. Сущность гордыни «в том, что, будучи глупостью – слепотой, самообманом, низостью – она “хитроумно” выдаёт себя за ум» (стр. 549). «Сущность веры в исцелении ума, в освобождении его от покорившей его себе глупости» (стр. 299). Священное Писание считает глупость грехом (см. книгу Притчей Соломоновых). Разумеется, здесь имеется в виду не обидное для человека указание на недостаток интеллектуального уровня (ведь Сам Господь даёт людям ту или иную меру способностей), а нечто иное – неадекватность, нравственное неумение воспринимать вещи без лжи, такими, какие они есть, подмена главного второстепенным. Часто думаешь: ну почему «не идут» у нас и в личной, и в церковной, и в общественной жизни очень многие вещи? наверное, есть важные и сложные причины этого… А посмотришь просто, и думаешь: да потому что в основе их зачастую лежит глупость (в библейском, повторю ещё раз, вовсе не в «оскорбительном» смысле), – а потому и гордость; а Бог, как известно, всему гордому противится, и лишь только всему смиренному даёт благодать (ср. 1 Петр. 5, 5).

* * *

«Всякий, кто любит Церковь в её сущности, обязательно страдает от «церкви»» (стр. 339). Это так. Многие это чувствуют, мало кто решится так чётко сформулировать проблему, как сделал это о. Александр. Действительно, страдают, кто – от чего. Например, от отсутствия смысла. «Исполним утреннюю молитву нашу Господеви» вечером, а, например, Великим Постом, и «вечернюю» – утром… ну глупость же? однако большинство «смиряется» с этим, и даже не замечает глупости. Или от того, что многие сокровища Церкви скрыты, к ним нет доступа людям. Например, прекрасные, глубокосодержательные, высокопоэтические пасхальные трипеснцы (из-за которых Цветная Триодь, собственно, и называется Триодью) не читаются ни в одном храме нашей Церкви (ну или почти ни в одном), а народ пичкают бездарными акафистами и полумагическими молебнами. Или от того, что, заявляя многие претензии на участие в жизни общества, церковная общественность ничего не хочет делать для созидания и нормализации внутренней приходской жизни. Или от того, что внутри Церкви люди атомизированы, разобщены, не имеют поддержки. «На глубине Православие, мне кажется, давно уже «протестантизируется»: «верит» в нём каждый по-своему, но соединены все «религией», то есть храмом и обрядом» (стр. 348). И много, увы, есть поводов страдать любящим Церковь Христову… Но, с другой стороны, нет же некоей абстрактной сущности Церкви, к которой можно приобщиться, отринув «церковь», повернувшись к ней спиной. Всегда, со времён Христа, они вместе – Церковь и «церковь», и нужны опыт, такт и чутьё, чтобы – для себя, вовсе не для реформаций и революций – отделить одно от другого.

* * *

«Я люблю Православие и всё больше и больше убеждён в его истине, и всё больше и больше не люблю Византии, Древней Руси, Афона, то есть всего того, что для всех – синоним Православия. Я бы умер со скуки на «конгрессе византинистов». Только самому себе я могу признаться в том, что мой интерес к Православию обратно пропорционален тому, что интересует – и так страстно! – православных» (стр. 236 – 237). «Я люблю Православие, я не люблю, не могу любить Православной Церкви, торжествующих в них номинализма, инерции, триумфализма, властолюбия, обожествления прошлого, псевдодуховности и бабьего благочестия» (стр. 248). От многих людей на исповеди я слышал, что в Церкви им стало скучно, неинтересно и пусто. Причём говорили это вовсе не неофиты, а люди, укоренённые в Церкви, минимум десяток лет старающиеся жить «как полагается»… Что им ответить? Раньше, когда я был моложе, самоувереннее и «схематичнее», я говорил: ну, нужно в себя смотреть, это, может, страсти, или бесовское искушение, попущенное за гордость или непослушание… а теперь вижу, что это далеко не всегда так. Душа человеческая жаждет Христа, а Он в процессе церковной жизни (очень нередко, увы) подменяется правилами, обрядами, схемами, запретами, бытом, и всем тем, о чём пишет о. Александр. От лица Церкви как бы говорится: соблюдай это, это и это, делай то, то и то, думай так, так и так, ни в коем случае не думай этак – и получишь Христа. Люди так усиленно делают, и трудятся ведь! – а результата нет… Помню, в советское время нас учили: «практика – критерий истины». Да и Евангелие то же говорит: дерево познаётся по плоду (ср. Мф. 7, 17). И оказывается, что испытание практикой такая церковная жизнь не выдерживает: человек всё «соблюдает», а душа томится, Христа в жизни нет, Дух Святой не вселяется в сердца христиан. Для клириков такая ситуация превращает Церковь в работу, для воспитывающихся в церковных семьях детей – «поскорее бы из этого вырваться», для мирян – в унылую инерцию, обязаловку, изредка всё же освящаемую едва пробивающимся через всю это кору Духом… Кстати, можно сказать, что это и диавольское искушение, но только не попущенное тому или иному конкретному христианину, потому что он «плохой», а справедливо постигающее нас за нашу общую гордость (она же, как мы выяснили, глупость). «Мне иногда кажется до ужаса очевидным, что всё то в «религии», что не от Христа, не в Нём, не через Него и не к Нему, – всё от диавола. По Евангелию от Иоанна, Дух Святой, «егда приидет, известит мир о грехе…». Грех же в том, что не веруют во Христа… Грех – это «не претворить» религию в знание, любовь и жизнь Христовы…» (стр. 217). «Историческое благочестие – это, по сути дела, «узость и теснота». И оно отравляет «церковность» больше, чем что-либо другое… Всё в мире «скучно», пока не коснётся его луч Духа, радости, свободы» (стр. 360). Это не значит, конечно, что нужно отметать и разорять правила, формы и традиции. Нет, нужно их одушевлять Духом Христовым; тогда, для каждого в свою меру, они будут и полезны, и интересны.

* * *

Русские православные люди в массе своей малочувствительны к свободе. Свобода для них – отнюдь не одна из главных христианских ценностей. Старый стиль, например, или охранение церковно-национальных внешних традиций гораздо значимее и важнее порой нежелательной и даже опасной свободы. Почему так? О. Александр отвечает: «Христианство дарует свободу и требует от человека свободы: свободы прежде всего от порабощённости собою, свободы зрения, слуха, обращённости ума и сердца. Ибо только в этой свободе загорается «радость о…», любованье, только в ней всё становится прозрачным и восстанавливается утраченная в первородном грехе целостность…» Свобода «не нужна, если абсолютизируется прошлое, требующее только охранения, для которого свобода – опасна. Она не нужна, если будущее отождествляется с «концом». Свобода нужна для делания, она всегда в настоящем и о настоящем: как поступить сейчас, какую дорогу выбрать на перекрёстке. Но если душа и сердце томятся о прошлом или о «конце», то свобода решительно не нужна» (стр. 360, 480). Блестяще сказано! Но отсюда ясно, что так можно и проверить себя. Нечувствителен к свободе? но в порядке ли тогда твоё христианское делание?

* * *

Вот, пожалуй, главные слова книги. «Начало ложной религии – неумение радоваться, вернее – отказ от радости. Между тем радость потому так абсолютно важна, что она есть несомненный плод ощущения Божьего присутствия. Нельзя знать, что Бог есть, и не радоваться. И только по отношению к ней – правильны, подлинны, плодотворны и страх Божий, и раскаяние, и смирение. Вне этой радости – они легко становятся «демоническими», извращением на глубине самого религиозного опыта. Религия страха. Религия псевдосмирения. Религия вины: всё это соблазны, всё это «прелесть». Но до чего же она сильна не только в мире, но и внутри Церкви… И почему-то у «религиозных» людей радость всегда под подозрением. Первое, главное, источник всего: «Да возрадуется душа моя о Господе…». Страх греха не спасает от греха. Радость о Господе спасает. Чувство вины, морализм не «освобождают» от мира и его соблазнов. Радость – основа свободы, в которой мы призваны «стоять» (стр. 298 – 299). И дальше о. Александр с болью спрашивает: «Где, как, когда извратилась, замутилась эта «тональность» христианства, или, лучше сказать, где, как и почему стали христиане «глохнуть» к ней? Как, когда и почему вместо того, чтобы отпускать измученных на свободу, Церковь стала садистически их запугивать и стращать?» (там же). Я не могу ответить на этот вопрос. Но мне кажется, что тут дело именно в свободе. Свобода о Христе – это то новое, что составляет одну из основ Нового Завета; но наша современная (а, может быть, и шире – и историческая) церковная жизнь не знает её. Свобода предполагает, что тебя уважают, и требует ответственности; ни то, не другое не культивируется у нас ни в обществе, ни в церковной среде. Корень здесь – отсутствие честности перед собою и христианского (да и просто элементарного человеческого) к себе уважения. Пока мы не осознаем этого, не начнём воспитывать эти вещи в себе, воспитывать пастырски, целенаправленно – не видать нам ни свободы, ни радости. А, следовательно, и христианства.