90 лет со времени открытия Поместного Собора
Интервью журналу «Русская жизнь», ноябрь 2007
Поместный Собор 1917-1918 годов — событие поистине уникальное. Два века Церковь жила без Патриарха и без вдохновения. И вот в период революционного разброда она получает неожиданную возможность самоопределиться и встать на ноги. Все необходимые для этого решения в 1917-м были приняты. Но церковная революция остановилась, едва начавшись. Ей помешала другая — Октябрьская, большевистская, вполне мирская.
Об историческом значении этого события рассуждает настоятель подворья Свято-Данилова монастыря игумен Петр (Мещеринов).
Открывшись в конце 1917 года, Поместный Собор успел напринимать много разных интересных решений. А потом революция, страница перевернута… Как Вы считаете, оставил он хоть какой-то след в истории русской Церкви? Или все – зря?
Собор 1917 года – одно из главнейших событий в нашей церковной истории. Помимо восстановления патриаршества, что само по себе очень важно, он продемонстрировал расцвет сил и доброе здравие церковного организма. Для меня в нём важнее всего – попытка осмыслить современность с церковно-евангельской точки зрения.
Современность не давала о себе забыть. Если не ошибаюсь, за окнами стреляли, когда выбирали Патриарха.
Да, события разворачивались очень быстро и участники Собора за ними не поспевали. Но большинство из них сходились на том, что Церкви необходимо обновление.
Какое?
Христианин не должен смотреть на Церковь как лишь на хранительницу древних обрядов, которые мало о чем ему говорят. Нужно было прийти к соответствию церковной жизни логике процессов, которые происходили вовне. Это соответствие нужно Церкви не для того, чтобы подстраиваться под «дух мира сего», но чтобы в данной конкретной исторической обстановке с максимальной полнотой выявить всю полноту христианской жизни.
С установлением большевистской власти эта логика стала довольно жесткой. Но могло быть иначе. Перейду в запретный сослагательный жанр. Как бы обстояли дела у Церкви, если бы не Октябрь?
Если б Россия не вступила в Первую мировую войну и не начался ура-патриотический угар, то, на мой взгляд, естественное движение страны шло бы к конституционной монархии и к восстановлению патриаршества. Однако в обстановке развала во время войны большевики не могли не взять власть – она упала к их ногам.
Что бы получилось в противном случае? «Православие, самодержавие, народность» – минус «самодержавие»?
Если бы император Николай II не принял решение вступить в войну, так бы могло случиться.
Почему церковь не остановила революцию своим авторитетом?
А был ли у неё столь значимый авторитет, который позволил бы народу встать горой на защиту Церкви?
Белинский говорил, что русский мужик суеверен, но не религиозен. Вы об этом?
Именно. Отсюда, например, и наш сегодняшний страх перед ИНН и тому подобными вещами. Вот это и было основной темой Собора – осознать, что народ-то, оказывается, крещен, да не просвещен. Ведь известно: когда в армии отменили обязательное причастие в 1917-м, к причастию пошло 10% личного состава. Всего-то.
А когда она потеряла авторитет? При Петре? При Никоне?
Это мы уж очень далеко берем. Нет простых ответов на такие вопросы. Но в 1917-м страна двигалась вперед, и если бы не война – европеизировалась бы. И Церковь тоже. Но вышло по-другому. Практически большевики способствовали реакционному процессу в Церкви.
Каким образом?
Взятое ими на вооружение обновленчество обернулось колоссальной подменой – была дискредитирована сама идея обновления. И теперь любая попытка Церкви осмыслить что-либо с позиций адекватности времени немедленно объявляется обновленчеством и попадает под огонь уничтожающей критики.
И это единственное, что получилось из всей затеи?
К настоящему времени да. В 1917-м мы наблюдаем подлинный расцвет внутрицерковной жизни – благодаря тому, что она стала независимой от государства. Ну а в советское время Церковь была обескровлена изнутри и снаружи. Логично было бы, чтобы она в 90-е вернулась к решениям Собора и попыталась провести их в жизнь. Но внутренних резервов для этого не хватило. Я даже слышал в церковной среде среди людей фундаментально настроенных вот какое мнение: мол, есть промысел Божий в том, что революция перечеркнула решения Собора и оставила из них только восстановление патриаршества – потому что остальное повело бы к обновленчеству и ереси модернизма. Это, конечно, кощунственное мнение. Погибли миллионы: какой тут промысел…
Поэтому сейчас решения Собора вызывают скорее архивный интерес?
Очевидно, что в России сегодня формируется неофеодальное общество. Коль скоро это так, то и Церковь феодалам нужна послушная. А Собор был направлен, говоря современным языком, на демократизацию церковной жизни. Ведь творческий потенциал развивается только в условиях свободы.
Можно ли сравнивать светское понятие демократии с внутрицерковной общинной демократией, которую пытались восстановить в пику синодальной бюрократии?
Конечно, это не одно и то же. В общественном смысле демократия – инструмент для блага бытия, а для Церкви община – это ее суть, форма жизни во Христе. И хотя в ней существует, и должна быть, традиционная иерархия, без внутренней свободы подлинная церковная жизнь невозможна.
Кроме епископата в Соборе участвовали и рядовые священники, и миряне. Все имели голос.
Да, ведь Собором была выработана двойная система управления. Существовал помимо Синода еще Высший церковный Совет. Правда, последнее слово было за епископами, но идея соборной демократии присутствовала.
Обновление в духе идеалов ранней Церкви нельзя назвать православной Реформацией? Протестанты ведь тоже проповедовали «возвращение к Евангелию». Или это перехлест?
В решениях Собора 1917-го года сказались не только идеалы ранней Церкви. В чистом виде они не восстановимы. История идет вперед, от этого никуда не деться. Сравним по аналогии сегодняшнюю практику аутентичного исполнительства в музыке: можно взять жильные струны и смычок эпохи барокко, но подлинная манера исполнения нам неизвестна, мало того – для современного человека, боюсь, полностью закрыта. И если идти к старине «по теории», напролом, то получаются разные безобразия… вот, скажем, когда Арноркурт играет кантаты Баха – это невозможно слушать, право. Нужно примеряться ко времени, и отталкиваться от замысла композитора, а не от книжных схем. Так и тут. Церковь ведь чем хороша? Тем, что она в любой исторической реальности способна выявить дух подлинной Евангельской традиции. Именно дух, не букву! Этим Собор и был озабочен, и это, конечно, не Реформация, а именно обновление. Реформация – коренная ломка всей традиции, церковной структуры и даже догматики.
Обновление можно понимать по-разному. Вот и Петр I на свой лад обновлял Церковь. А что в итоге получилось?
Петр не обновлял Церковь, а нашел ей новую нишу внутри государства, которое он строил – сделал её частью своего политического проекта. Отсюда и особая роль Синода.
Что же получается? В 90-е очередная страница перевернута. Сергианская модель потеряла смысл и актуальность. Но и к предыдущей ступени, к решениям Собора, Церковь не вернулись. Она зависла в промежутке между чем-то и чем-то, без опоры. Самоопределение не дано, историческая субъектность не восстановлена.
Вы, как сейчас говорят, верно уловили тренд. Пока внутренних резервов для такого самоопределения у Церкви нет. Но идею обновления, я считаю, все равно надо отстаивать. И прежде всего начать с того, чтобы уяснить, в чём её суть. Скажем, мы же не служим на греческом, свв. Кирилл и Мефодий перевели службу на церковно-славянский – вот яркий пример подлинного обновления. Они хотели, чтобы Священное Писание и богослужение было понятно людям. Вот и нам нужно двигаться в том же направлении.
Католики перевели службу на национальные языки на Втором Ватиканском соборе. Теперь многие жалеют об этом.
С одной стороны это была правильная вещь. Но она показала, что в Церкви и много приверженцев внешней традиции, и нет никаких оснований оскорблять их, эту традицию разрушая. В обновлении нельзя доходить до крайностей. Не случайно теперь папа Бенедикт XVI возвращает в обиход латинскую Тридентскую мессу. Лучший вариант – разнообразие опыта. Например: пусть, во всяком случае, в больших городах, будет приход славянского языка, приход русского… кто хочет, поет знаменным пением, кто хочет – партесным… Надо, чтобы – в определённых традиционных церковных рамках, которые ведь по сути своей достаточно широки и свободны – каждый человек мог выбрать то, что ему ближе.
Сергианство не актуально сегодня?
По существу своему сергианство – это сервилизм: подчинение Церкви светским властям. И даже не столько подчинение, сколько внутреннее принятие курса власти, безусловное одобрение всех её решений, даже если эти решения и далеки от Евангелия Христова. Но нечто подобное мы ведь наблюдаем и сейчас. Чтобы избавиться от сергианства, надо вызреть новым ресурсам, надо, чтобы появились новые люди. Это происходит, но крайне медленно, что неудивительно. Православная Церковь в течение 1700 лет жила в «симфонии» с властью. Переломить эту тенденцию за два десятилетия невозможно. Несколько лет свободы показали, что сформировавшееся в условиях тоталитаризма церковное общество к этому не готово. Оно начинает или искать нового симбиоза с государством, или, у кого есть возможность, заниматься коммерцией.
А коммерция – не «обновление» в духе времени? Ведь какое время…
Церковь отделена от государства, но не от общества. Все происходящее «снаружи» сказывается на ней. Когда наступило время тотальной коммерции, основанной прежде всего на презрении к праву, к личности, Церковь не нашла в себе сил, чтобы деятельно противостать этому. Оттого и ростки внутрицерковной демократии плохо пробиваются.
Но церковный «демос» очень разный. Кто-то после причастия молчит до вечера, кто-то требует канонизировать Ивана Грозного. Глас народа – глас Божий?
Это большая проблема, вы правы. Вот поэтому сейчас и не собирается Поместный Собор. Священноначалие исходит из того, что если такой Собор собрать, то можно выпустить наружу всю нашу кликушескую энергию – все эти крики против ИНН, за царя Грозного, за восстановление монархии, всякие идеи в духе письма епископа Диомида… Так что лучше пока, когда решения принимает архиерейский собор. Архиереи, как правило, люди более церковные, образованные и вменяемые.
Почему в 1917 году вот этот мирянский активизм был безобиден, а теперь «испортился»?
В 1917 году у нас была нация и был народ. А потом нация прекратилась: лучшую её часть физически уничтожили, остальным – в массе своей – привили страх и холуйство. Сегодня есть население, но нет народа, нет граждан, поэтому так печально обстоят дела. Вот ведь – возьмём «текущий момент»: дай волю народу, он президента и пожизненным сделает. Абсолютная безответственность и патернализм. Такое же сознание и в церковной среде. В нашей истории были, как говорится, и трагедия, и фарс, теперь началось что-то третье – трагифарс… это когда человека увозят в сумасшедший дом. Ткачиха на съезде, десятиминутные овации… всё это выглядят так, словно у народа отшибло мозги вместе с исторической памятью, порядочностью и элементарной нравственностью… Так что состояние умов – вопрос не вполне церковный, скорее общественный. А на Церкви всё это не может не отражаться.
Ну хорошо. А в выборах Патриарха Тихона – был ли провиденциальный момент?
Бесспорно. Не знаю, как бы повел себя владыка Арсений (Стадницкий), но в том, что владыка Антоний (Храповицкий) наломал бы дров, не сомневаюсь. К счастью, Патриархом стал человек, у которого было идеальное чувство церковности. Он понимал, что Церковь – не от мира сего, и брал на себя ответственность за неё, в том числе и в такой трудной сфере, как примирение с безбожной властью. То, что Церковь выжила – в большей степени заслуга Патриарха Тихона, нежели Патриарха Сергия.
Декларация Сергия разве не подытожила усилия Тихона?
На самом деле в облике митрополита Сергия главное – не Декларация, сама по себе, видимо, неизбежная. Главное – сервильный дух соглашательства, который он, на мой взгляд, внутренне принял. Да, они вели в чем-то похожую линию. Но трудно представить, чтобы Патриарх Тихон согласился по велению власти лишать архиереев кафедр. Власть, напомню, не хотела своими руками снимать неугодных иерархов – какая-то была прямо непостижимая деликатность в тот период с её стороны… Когда св. митрополиту Казанскому Кириллу (Смирнову) предлагали в обмен на свободу «помочь» церковными руками проводить чистку в Церкви, он отказался и поехал в ссылку. А митрополит Сергий пошёл на это.
Для характеристики облика митрополита Сергия очень значим (для меня, во всяком случае) следующий факт: в апреле 1934-го Синод, который он собрал вокруг себя, присвоил ему (я думаю, вовсе не неожиданно для самого иерарха) титул Блаженнейшего митрополита Московского и Коломенского (то есть, фактически, титул главы Русской Церкви), в то время как законный глава Церкви местоблюститель св. митрополит Крутицкий Петр томился в тяжелейших условиях в заключении, никто его не низлагал, а митрополит Сергий формально являлся лишь его заместителем. Я могу понять, когда на пресс-конференции перед иностранными журналистами митр. Сергей говорил иностранцам, что «у нас нет гонений на Церковь» – это было сделано вынуждено, под угрозой расстрела всего епископата поголовно. Но узурпировать внутрицерковную власть большевики от митр. Сергия совершенно не требовали – до титулования им тогда не было никакого дела. Еще пример. В 1943-м году в день рождения уже патриарха Сергия Совет по делам Русской Православной Церкви подарил ему золотые карманные часы. Казалось бы, прими подарок и поблагодари – и все. А он попросил, чтобы на часах было выгравирована дарственная надпись «от Совета», а потом ещё несколько дней (по оперативным донесениям) с гордостью показывал всем окружающим столь дорогой для него подарок… Это говорит о том, что он внутренне принял систему. Сломался.
Кстати, в 1926 году русский епископат пытался заочно выбирать Патриарха при помощи записок. Но этот «заговор» раскрыла ЧК. Одним из «зачинщиков» был митрополит Сергий. Его посадили в тюрьму, потом еще раз… видимо, тогда его и сломали. После второго раза появилась Декларация.
А как сегодня относиться к тому, что РПЦЗ считала себя преемником Собора, согласно указу Патриарха Тихона от 7/20 ноября 1920 г.?
По-разному можно относиться, но сейчас произошло объединение Церквей и вопрос по существу снят. Теперь все юридические шероховатости исчезли «яко не бывшие».
Значит, не мы (пока еще), не РПЦЗ, которой уже нет… А кого можно назвать преемником духа Собора?
Ну вот я назвал бы преемником духа Собора, скажем, «Архипелаг ГУЛАГ» Солженицына.
Интересная аналогия. Почему? Это же не богословие.
Да, не богословие. Но духовное преображение автора – «жить не по лжи», «один в поле воин» – созвучно преображению Церкви, которое начиналось в 1917-м и было грубо прервано. Солженицын явил тогда подлинно христианскую позицию – во что бы то ни стало отстаивать правду.
Это скорее дух христианства катакомбного периода.
Скорее эпохи гонений на первых христиан. В СССР эти гонения повторились. Но и сегодня у Церкви свои искушения – не менее серьезные.
