Об общинной жизни

Многими сегодня сознаётся необходимость того, чтобы приходская жизнь становилась жизнью общинной. Но в реальности мы сталкиваемся с тем, что в наших храмах «просто прихожане» к общине не готовы. Не считаться с приходским устройством нельзя – ведь не выгонишь из церкви просто «ходящего в неё» живущего в соседнем доме человека. Но и общины нужны. И вот в некоторых храмах (и их не так уж и мало) пастырскими усилиями и желаниями прихожан общины начинают созидаться. Результат, однако, редко бывает удовлетворительным; всё как-то не ладится… Почему же так?

Вот несколько соображений.

Во-первых. Община всегда имеет в себе противопоставление чему-то внешнему, каким-то враждебным явлениям, отгорожение от них. Обратимся к истории. В первохристианскую эпоху, когда Церковь и мир были наиболее противопоставлены, иного устроения, чем общинного, не могло и быть; жизнь христиан, описанная в книге Деяний Апостолов (2,44; 4,32), представляет собою образ идеальной общины. В период гонений на христиан одним из важнейших факторов существования общин было именно противостояние «миру сему». В послеконстантиновскую эпоху, когда «мир сей» сделался имперско-христианским и формально стал как бы одной церковно-государственной общиной, первохристианская общинная жизнь прекратилась. Как реакция на это возникло общежительное монашество (святитель Василий Великий хотел видеть в монастыре образцовую общину); но исторически оно перестало быть общинным. В самом деле, как расценить святоотеческие советы, скажем, святителя Феофана Затворника или «итожащего» монашескую жизнь святителя Игнатия (Брянчанинова) – в монастыре знать только себя, духовника и келью, в дела иных не входить, и т. п.? Индивидуально-монашески эти советы полезны и важны; но с точки зрения общины – они именно антиобщинные… Но как только мир сей, перестав играть в игру с «симфонией», снова становился самим собою – тут же возникали общины. Турецкое владычество – опять общины (правда, уже этнические в большей степени, чем церковные; но это тогда сливалось воедино). У нас в России – никаких общин с 988 по 1917 гг., а расцвет общин – с 17-го по середину 30-хх гг. прошлого века – как раз самые гонения. Общины мы видим в диаспоре – но опять же скорее этнические, чем исключительно церковные. В наше время «оформленные», сознающие себя таковыми общины также опираются в значительной мере на некое противопоставление себя «всем прочим». Всё это заставляет сделать вывод: когда противопоставление мира и христиан естественно (гонения, полностью чуждая среда) – тогда общины сами и складываются. В «мирное» же время в общинах всегда будет элемент искусственности.

Во-вторых. Центр жизни человека в «негонительное» время естественным образом смещается из общины в семью и в социум. Община становится некоей «опцией», и никакими силами эту иерархию ценностей не сместить: семья, работа, социальное положение для «среднего» православного важнее, чем церковная община.

В-третьих. XX век сформировал новую породу людей – «советского человека». У нас как-то легкомысленно к этому относятся и не придают этому должного значения: «что было, то прошло, и мы снова – Великая и Святая Русь, Встающая с Колен». На самом деле ничего не прошло. Почти любой формальный коллектив постсоветских (а точнее говорить, по выражению выдающегося современного церковного историка и мыслителя протоиереея о. Георгия Митрофанова – «построссийских») людей наполняется, как правило, доносами друг на друга, борьбой за право входить в «ближайший круг» начальства, преследованием исключительно своих целей, отсутствием общественного интереса в каких бы то ни было формах, разрывом между не только словом и делом, но и между ими и мыслями и чувствами, раболепством и холуйством по отношению к высшим и презрительностью и жестокостью по отношению к низшим, младшим («дедовщина» – принадлежность вовсе не только армии, а одна из фундаментальных составляющих нашего общества), антисолидарностью, стремлением к нивелировке и «съеданию» всего выдающегося («высовывающегося»), и т. д. Церковные общины – не исключение, ведь они состоят из нас, постсоветских-построссийских. Мне представляется очень опасной подмеченная о. Георгием Митрофановым мимикрия «советского» в «церковное»: советский коллективизм, нисколько не изменившись, удобно разместился в церковной жизни под вывеской «соборности»; общественная и гражданская пассивность стала «смирением», безответственность – «послушанием», и т. д. Фактор «противостояния» может существенно сгладить названные негативные явления. Но если созидать общину без «противостояния», то тут всё и вылезает.

В свете этого чрезвычайно жизненными представляются слова прот. Георгия Митрофанова: «люди имеют право не входить ни в какой коллектив. А мы после советского времени не имеем никаких прав и моральных оснований принуждать их к этому, пусть под самыми благими «общинными» предлогами». Поэтому для многих православных христиан актуальной является церковная жизнь «по касательной»: брать от Церкви только сущностное – учение и Таинства; а в том, что называется у нас «церковной жизнью», со всеми её идеологиями, лозунгами, призывами и проч. – участвовать как можно меньше, всё внимание обращая на адекватную христианскую жизнь своей семьи, своего круга. Такая позиция должна по меньшей мере уважаться и не считаться «неполноценной» и «нецерковной» для людей, сознательно её избравших.

Если же думать о созидании общин, то необходимо, на мой взгляд, учитывать две вещи. Первое. Сегодня строить общины – это включать в них не только евхаристическую (и вообще полноценную богослужебную) жизнь, но и семейную, и социальную. Но для этого нужны чрезвычайные духовные и нравственные усилия. Доминантой в них будет – создание новой, несоветской традиции солидарности между людьми; это неизбежно связано с критическим осмыслением нашего прошлого и настоящего. Но, к сожалению, вектор и церковной, и общественной жизни сегодня прямо противоположный: не покаяние, а триумфализм; а он сводит на нет все частные нравственные усилия в этой области.

Второе. То самое «противостояние», о котором я говорил вначале, отнюдь не отрицательный фактор; просто он должно быть верно направленным. Если бы мы смогли назвать вещи своими именами – что мир если и не гонит Церковь, то насмехается над ней и «юзает» её; что «симфония» с миром сим – иллюзия, а попытка Церкви под мир «подладиться» Церковь же и посрамит в итоге; если бы всё это осознать в конструктивном, созидающем ключе – это был бы очень весомый повод к подлинной общинной жизни. Но как это сделать, я не знаю. Мы в плену радости о «возрождении», да и объективно нас сейчас никто не гонит, а даже, может быть, чего-то «хорошего» и ждут от нас. Поэтому сегодня основной вектор церковных действий не общинный, а миссионерский. К чему это приведёт – посмотрим. Не исключено, что когда миссия прямо будет вынуждена сказать о правде, о воздержании и о будущем суде (Деян. 24, 25), то мир сочтёт, что место для такой не «подлизывающейся» к нему Церкви – как минимум, узы (Деян. 24, 27). И тогда тут же появятся общины, потому что нам придётся обратиться к созиданию по преимуществу внутрицерковной жизни; а это и послужит развитию общин.

Мне бы очень хотелось, чтобы мы думали об этом и обсуждали эти проблемы всей нашей Церковью, в духе подлинной соборности.

(См.: http://www.bogoslov.ru/text/397724/index.html)