Бах и русская культура
Опубликовано на портале pravmir.ru, январь 2013
О. Петр, сегодня мне хотелось бы поговорить с Вами о Вашей работе по переводу текстов кантат Иоганна Себастьяна Баха. Однажды мне нужно было найти текст одной кантаты, и я первым делом, конечно, стала искать его в книге М.А. Сапонова «Шедевры Баха по-русски», где собрано довольно много переводов. Но нужной мне кантаты я там не нашла. Поиск привел на сайт www.bach-cantatas.com, где опубликовано полное собрание кантат Баха с переводами на все мыслимые языки. Каково же было мое удивление, когда оказалось, что все кантаты переведены игуменом Петром (Мещериновым), церковным публицистом, известным своими статьями и книгами на тему Церкви в современном мире, проблемах воцерковления… Меня это, честно говоря, совершенно восхитило! Главное, что меня порадовало — это то, что работа ведется постоянно, тексты редактируются и обновляются. Там есть переводы, датированные 2008, 2010, 2011 годом… Расскажите, пожалуйста, об этой работе. Что она для Вас значит? Что побудило Вас заняться переводами кантат Баха, как Вы к этому пришли?
Работа, которая действительно длилась больше пяти лет, уже, слава Богу, закончена, и все переводы сейчас подготовлены к печати. Я надеюсь, что книга выйдет этой осенью в издательстве Библиотеки Иностранной литературы. Пользуясь случаем, хотел бы поблагодарить митрополита Волоколамского Илариона, который благословил эту мою работу и всячески поддерживал меня, и Екатерину Юрьевну Гениеву, генерального директора Библиотеки иностранной литературы, трудами и попечением которой и издаётся эта книга. Это будет билингва. Как я начал переводить? Для себя я, конечно, мог бы ограничиться чтением по-немецки. Но, впервые познакомившись с упомянутым Вами сайтом www.bach-cantatas.com, я увидел там переводы Баха не только на все европейские языки, но и на иврит, и на азиатские, и вообще на все мыслимые языки – а русского перевода не было. Я почувствовал себя уязвлённым этим – между прочим, из патриотических соображений (нередко меня упрекают в антипатриотизме; как видите, это вовсе не так): что, русский язык и русская культура недостойны переводов Баха? И я стал подумывать над тем, чтобы восполнить этот недостаток. Окончательный же импульс мне дало чтение вышедшей недавно книги об австрийском композиторе Альбане Берге. Берг, как известно, включил в финал своего последнего (и лучшего) произведения, Скрипичного концерта, один из хоралов Баха. И вот в этой огромной, академической, научной книге был дан перевод текста этого хорала. Он был таким, что я ужаснулся и решил: надо переводить самому.
«Если не я, то кто же»?
Да, приблизительно так, если хотите. Тот перевод был ужасен потому, что совершенно игнорировал литургический контекст. Например, «Gute Nacht, o Welt» – это такая литургическая немецкая формула отвержения мира («прощай, о мир») – была переведена «О, прекрасная ночь, о мир!». Таким образом, чувство стыда за коллегу и патриотическое желание ввести в русский культурный обиход тексты Баха и побудили меня к переводу.
А немецкий язык Вы где учили?
Сперва в Консерватории, потом много лет не занимался, а сейчас снова вернулся к занятиям немецким языком.
В Ваших переводах чувствуется не только знание языка, но глубокая укоренённость в гимнографических текстах, свободное владение ими. Это действительно радостно — когда смотришь на тексты баховских кантат, и вдруг узнаешь слова, обороты, которые благодаря православному богослужению «на слуху», или цитаты из Священного Писания, которые уже в крови.
Я и раньше интересовался богослужением Западной Церкви; а когда стал переводить, то, конечно же, должен был погрузиться в гимнографический контекст – без этого обойтись было никак нельзя, тем более что я, как только что рассказал, оттолкнулся именно от неумелого перевода, который этого контекста не учитывал.
Каковы были основные трудности при переводе? Или было переводить легко? Можно ли поподробнее о том, как перекликается наша гимнография с лютеранской кантатной поэзией?
Мне было очень интересно работать. Легко – может быть, не то слово, скорее, не «легко», а точно понимая, что делаешь. Но, конечно, и сложно одновременно. Мне очень помогла замечательная переводчица и педагог, Елена Авнеровна Зись, с которой я занимаюсь языком. Она пересмотрела все мои переводы, и без её помощи, без её замечаний и советов никакой книги бы не было. Некоторую «лёгкость» придавало мне то, что литургическая христианская традиция в основе своей едина, и я с радостью отмечал это. Потом, я много лет был регентом и уставщиком в монастыре, и до сего дня я принимаю участие в богослужении не только как совершитель службы, но читаю все каноны на клиросе, и вся гимнография у меня, как говорится, «на слуху». Сложно – потому, что лютеранское богослужение всё же не только устроено совсем по-другому, чем православное, но даже и внутренне оно – при единой литургической основе – иное. Западные литургические тексты допускают гораздо более открытое и яркое выражение чувств в отношении к Богу. Переводить на русский язык буквально или близко к тексту поэтому было невозможно. Например, для немецкого языка сказать «я люблю Тебя, Господи» – это вполне нормально. По-русски это звучит нестерпимо фамильярно и фальшиво, поэтому приходилось (без изменения смысла, конечно же) искать русский эквивалент – и эквивалент именно литургический, гимнографический, например: «я стремлюсь к Тебе, Господи». Сложность представлял, конечно же, и язык XVII-XVIII веков. Здесь мне очень помогло чтение старой неисправленной лютеровской Библии (немцы постоянно редактируют и обновляют язык Священного Писания, поэтому пришлось читать старые издания). Лютеранская богослужебная поэзия настолько пронизана библейскими цитатами, что знание старого текста Библии очень облегчало работу. Есть, конечно, и пиетисткие особенности используемых Бахом текстов, которые приходилось учитывать – но это совсем отдельная большая тема.
Что Вы думаете о поэтических достоинствах текстов? Почему Швейцер считал их «убогими виршами», а современники шедеврами – того же Пикандера?
Тексты самого разного достоинства. Есть вирши, а есть высокая и прекрасная поэзия. Но тут нужно учитывать, что Бах отбирал тексты именно для того, чтобы положить их на музыку, а точнее, придать определённому соединению текста и музыки религиозно-философский смысл. Ведь Бах – величайший религиозный христианский философ, только философствовал он не словами, а звуками, музыкой. Поэтому текст у него имеет, я бы сказал, прикладной характер, и я готовил свои переводы как раз не для самостоятельного чтения, а чтобы слушатель с книгой в руках мог внимать баховской музыке и приобщаться этой удивительной баховской религиозной философии.
Игумен Петр — автор цикла аудиолекций по истории музыки на портале www.predanie.ru. На сегодняшний день их двадцать, и они охватывают период от древнейших времен до Баха и Генделя. Творчеству Баха посвящено 12 лекций. Неожиданно было встретить в Сети курс лекций по истории музыки, прочитанный не светским специалистом, а священником. Угол зрения, выбранный о. Петром, включает в себя интерес не только к музыке, но и к духовным основам творчества тех или иных композиторов.
Скажите, пожалуйста, о. Петр, как возникла идея этих лекций? Будет ли продолжение?
Идея лекций возникла тогда, когда я почувствовал некоторую усталость от публицистики, то есть быстрой реакции на ту или иную «злобу дня». «Хочется чего-то большого и прекрасного», как говорит известный мультипликационный персонаж Масяня. Но и тут некоторым образом сработало «чувство патриотизма». Я помню, когда я ещё смотрел телевизор (я не смотрю его с начала 90-х), передачу «Что? Где? Когда?», я обращал внимание на то, что «знатоки», блестяще эрудированные и отвечавшие на самые сложные вопросы из разных областей знания, всегда, на 100%, срезались на двух темах: религия и классическая музыка. За прошедшие годы положение мало изменилось. А когда я плюс к этому даже от некоторых уважаемых пастырей к великому своему изумлению слышал, что Бритни Спирс не хуже Моцарта, или что какая-нибудь рок-группа, типа «Лед Зеппелин», гораздо выше «всей этой классики», то моё чувство патриотизма уязвлялось: было бы желательно, чтобы русские люди, наследники великой культуры, имели лучшее представление о классической музыке. Вот мне и захотелось хоть как-то восполнить этот недостаток. А так как я рассчитываю именно на церковную аудиторию, то я уделяю большое внимание именно духовной оценке тех или иных сторон жизни и творчества великих музыкантов. Продолжение? надеюсь, что будет, я, во всяком случае, работаю над этим.
Вы с такой живостью говорите о Бахе, словно Вы его знаете лично, видно, что он для Вас много значит. А чем он Вам близок?
Мне действительно близки и дороги Бах, Гендель, Гайдн, Бетховен и другие великие музыканты. Во-первых, это люди, которым Бог дал такой необыкновенный и великий дар – так сочетать звуки, чтобы отображать небесную гармонию и глубины человеческой души. Всегда интересно знать как можно больше о человеке, который этот дар воспринял и приумножил во славу Божию (а названные мной композиторы совершенно сознательно употребляли своё мастерство на прославление Бога и на радость и в назидание ближнему). Во-вторых, знаете ли… не сочтите за снобизм, но сталкиваясь с современной масс-культурой, с мелочностью и поверхностностью нашей эпохи, с каким-то помрачением, которое сегодня овладело людьми, хочется «убежать» от всего этого к чему-то «настоящему». А это были великие и именно настоящие люди – со своими сложностями, конечно же, отнюдь не святые, но именно что выполнившие своё предназначение, данное им от Бога. Если говорить о Бахе, то он был весьма непростым человеком. К примеру, он никогда не ладил с начальством, и дипломатичность не была его сильной стороной. Я думаю, Бах тем самым выгораживал своё внутреннее пространство, что диктовалось глубиной его религиозной жизни. Как только его личное пространство каким-то образом нарушалось – или ему казалось, что нарушалось – он начинал защищать себя, круг своей жизни, и устраивал конфликты почти на ровном месте. И это всё как-то очень живо и интересно. Вот такие вещи, как отстаивание Бахом своего внутреннего мира, как свободолюбие и независимость Генделя, доброта и простота и одновременно чувство собственного достоинства Гайдна, какие-то очень честные трагические внутренние борения Бетховена, чистая вера и детская наивность Брукнера и тому подобное – всё это сегодня может быть очень поучительным и утешающим в тех условиях, когда в окружающей нас жизни такие высокие человеческие качества в сочетании с великим творчеством чрезвычайно редки.
Расскажите, пожалуйста, о себе как о музыканте.
Я учился на оркестровом факультете Московской Консерватории по классу ударных инструментов.
А почему именно ударные инструменты, а, скажем, не скрипка, не рояль?
Ну это достаточно случайно получилось. Барабанщики тоже нужны, не всем ведь играть на скрипке или фортепиано. Потом, ударные инструменты – это отнюдь не что-то примитивное, уверяю Вас, это сложная и очень интересная профессия. У меня были замечательные учителя: в училище – Владислав Александрович Сенкевич, а в Консерватории – Валентин Михайлович Снегирёв, великий музыкант и педагог – ему в этом году исполнилось 80 лет. Главное, что он мне дал – это воспитание профессионализма: всё, что делаешь, надо делать хорошо, а если не хорошо – то лучше не делать. Разумеется, это касается не только музыки. Пользуясь случаем, с благодарностью вспомню моих профессоров – прекрасных теоретиков и историков музыки: покойных Теодора Фридриховича Мюллера и Виктора Павловича Варунца; Михаила Александровича Сапонова и Андрея Николаевича Мясоедова, с которыми я поддерживаю отношения до сих пор.
Ударные академического или рок-направления?
Нет, никакого рока. Я играл в оркестре на литаврах.
Вы приняли монашество, но ведь Вы же не перестали быть музыкантом? Музыканты бывшими не бывают.
Это верно. Быть музыкантом – это, я бы сказал, образ мыслей, образ чувств… Кроме того, я был звонарём в монастыре и регентом хора, так что всё пригодилось.
Люди, когда приходят в Церковь, часто бросают творческие профессии: перестают писать стихи, играть в театре, играть на инструментах… Это довольно часто сопровождает воцерковление. Скажите, пожалуйста, у Вас тоже это было так?
Конечно, когда я ушел в монастырь, я перестал работать по специальности. Но потом занятия музыкой вернулись на каком-то другом уровне. Мне кажется это важным: когда нецерковный человек становится сознательным христианином, то бывает небесполезно несколько «отстраниться» от своего творческого рода деятельности, чтобы потом к нему вернуться с другой оценкой, на другом уровне.
Почему же тогда многие церковные люди считают творчество греховным? Например, есть такой аргумент: «В Евангелии нет ничего о творчестве, искусстве, значит, творчества не должно быть, надо только служить ближним, а творчество необходимо оставить». Даже многие музыканты считают, что, к примеру, игра на музыкальных инструментах греховна, и дают этому церковное, святоотеческое обоснование.
А как же «хвалите Бога во струнах и органе, хвалите Его в кимвалех доброгласных?» Здесь есть, я бы сказал, «недоработка» нашей церковной дидактики. Если человек – причастник Божеского естества, то он делается причастником и творческого начала Бога. Творчество вложено Богом в человеческую природу, ведь человек есть образ и подобие Божие. Следовательно, потребность в творчестве тоже заложена в человека. Без творчества человек — не человек, а машина какая-то. Другое дело, что творчество можно понимать шире, чем только создание художественных произведений. Творчество – это привнесение в мир Божьей красоты. Действие человеческой творческой природы заключается в том, что человек творит вокруг себя добро и красоту. Это можно делать разными путями: содержа жилище в чистоте, воспитывая детей – начиная с этого, а дальше – развивая то дарование, которое нам дано от Бога. Один что-то прекрасное мастерит, другой – музыку пишет, третий – бухгалтер – считает хорошо… и так далее. Всё это – творчество.
Есть неофиты, которые творчества боятся. Очень часты вопросы на православных форумах: «Можно ли православному человеку слушать светскую музыку?», «Ребенок хочет в цирк, а как же быть, ведь мы христиане?» Да и не только неофиты относятся отрицательно к творчеству. Вот такой пример: молодой человек, душевнобольной, воцерковился, и ему попался жесткий духовник, который ему сперва запретил стихи писать, а потом и читать. Юноша послушался, хотя очень страдал. Творчество ему все-таки давало выход в его болезненном состоянии. Болезнь привела к тому, что человек покончил с собой, и я уверена, что если бы у него было творчество, то, возможно, он был «скомпенсировался», как говорят психологи.
Я об этом неоднократно говорил и писал, и считаю это самой важной проблемой сегодняшней внутрицерковной жизни: отсутствие церковной педагогики, методологии пастырства. У нас всё – на уровне частных случаев, то есть у священников, к которым люди приходят воцерковляться, нет общецерковных ориентиров, методологии по тем или иным вопросам. В школьном образовании тоже есть плохие педагоги, но есть и методология – как учить человека читать, писать, считать. Можно эту методологию обсуждать, ругать, хвалить, но она есть. А в вопросах воцерковления, в практических, порой кажущихся «мелкими» жизненных вопросах её нет. У нас так: в одну церковь человек придёт – ему скажут: «Творчество – это хорошо, только следите, чтобы не было крайностей». В другую придёт – ему скажут: «Нет, ни в коем случае, это всё бесовское». Нет общей системы церковной педагогики, чтобы люди нормально воцерковлялись, чтобы у них потом не было повода расцерковляться.
И последний вопрос – немного отходя от Баха, но оставаясь в «творческой» сфере. Это вопрос о взаимоотношении творческой интеллигенции и Церкви. Когда Булата Окуджаву отпевали в православной церкви, многие из интеллигенции расстроились: известно было, что Окуджаву крестила жена на смертном одре, и известны были его скептические взгляды в отношении религии. И тут вдруг оказалось, что Церковь «забрала», «присвоила» себе Булата Шалвовича. Примерно такие же разговоры были и когда отпевали академика Гаспарова, крестившегося незадолго до смерти. «Ну, если уж и Гаспаров…» Когда я училась в консерватории, один профессор, узнав о крещении одной одаренной студентки, грустно сказал: «Ну вот, еще одна пропала» (к слову, он сам крестился на смертном одре, вполне осознанно и от всей души). Но вот это отношение — где его корни, откуда оно взялось? Почему многие считают, что церковность и образованность, интеллигентность невозможно совместить?
Вы затронули очень болезненную для меня тему. Я сам по происхождению и воспитанию принадлежу творческой интеллигенции, и одновременно я монах и священник Русской Церкви. В своё время, когда моим церковным послушанием была миссия и катехизация, я общался со многими представителями интеллигенции, и, в общем, нам всегда так или иначе удавалось находить общий язык – из чего я делаю вывод, что никакой «сущностной» пропасти между Церковью и интеллигенцией нет. Здесь есть очевидная и неизжитая историческая проблема, не решённая до настоящего времени. Дело в том, что между интеллигенцией и Церковью в России никогда не было должного взаимопонимания – и мне представляется, что Церковь не должна снимать с себя свою долю ответственности за это. Кому больше дано, с того и больший спрос; да и потом, кто-то ведь должен быть мудрее и добрее. Взаимопонимание только-только начинало складываться в начале XX века, в частности, когда в Петербурге стали проводиться религиозно-философские собрания под председательством епископа Сергия (Страгородского), будущего Патриарха. Как мы знаем, эти собрания довольно быстро решением К.П.Победоносцева были прекращены. Затем, после революции 1905 года, наступила достаточно неприятная реакция. Можно вспомнить имя архиеп. Никона Вологодского, который приложил немало усилий, чтобы рознь между Церковью и интеллигенцией усугубить, а не сгладить. А дальше – в результате этой вот «холодной гражданской войны» наступила гражданская война уже настоящая, революционные события, которые и вовсе сломали всю жизнь и России, и Русской Церкви. Сегодня же мы как будто вернулись на уровень 1910-х годов. Надо бы искать взаимопонимание – но в силу многих причин взаимоотношения Церкви и интеллигенции сейчас обострены как никогда. Поэтому в нынешней ситуации я бы не хотел эту тему обсуждать: сегодняшние обстоятельства не позволяют вести разговор спокойно. «Царский путь» нащупывается в спокойной обстановке. Лично мне, конечно, хотелось бы, чтобы интеллигенция стала церковной – подлинно церковной, каким был, например, Сергей Сергеевич Аверинцев; а Церковь – интеллигентной, подлинно интеллигентной, как, например, о. Глеб Каледа. Надеюсь, что это дело будущего.
Спасибо Вам за это интервью, и ждём выхода книги переводов Баха!
