Вкусите и увидите, как благ Господь

Беседа на радио «Радонеж» 26 января 2022 года

Как надо устроить свою духовную и внешнюю жизнь, чтобы вкусить и видеть, как благ Господь?

Ведущий – шеф-редактор радиостанции Илья Сергеев

 

— Сегодня мы начнём нашу беседу с такой важной и актуальной для всех темы, как вера. Вера – это то, что привело нас когда-то в Церковь, это то, чего большинству из нас сильно не хватает, и это то, что даже ученики просили у Христа в них умножить. Но то, как Он ответил им на эту просьбу, меня всегда удивляло. Вместо того чтобы сказать, допустим: «Умножаю!» или помолиться Небесному Отцу: «Отче, умножь в них веру», Он почему-то рассказал о рабе, который пашет на поле, потом, придя домой, готовит хозяину ужин и лишь потом садится ужинать сам. Отец Пётр, как вы думаете, почему такой странный ответ на просьбу учеников об умножении веры? По-моему, это Евангелие от Луки, если мне не изменяет память.

— Да, это Евангелие от Луки (гл. 17). Можно думать, что Господь этим показывает Своим ученикам: «Зачем вы просите? Вы приложи́те своё усилие» – мне так представляется. Ну и то, что Господь веру переносит в сферу самой что ни на есть «бытовой» повседневности. Хотя это, конечно, очень тонкая тема, потому что Апостол Павел в одном из своих посланий говорит, что «вы спасены через веру, и сие не от вас, Божий дар: не от дел, чтобы никто не хвалился» (Еф. 2:8). Здесь коренится какая-то великая загадка отношений Бога и человека, когда одни веруют, а другие нет. Почему – на этот вопрос ответить совершенно невозможно.

Что касается самой по себе веры: вы сказали, что нам её очень не хватает. Действительно, не хватает, потому что, как я мог заметить, в нашей церковной дидактике вера – это нечто такое, что, несомненно, самое важное, но она как бы подразумевается, «по умолчанию». Вера есть то, что привело нас когда-то к Богу и в Церковь – но дальше уже вступают в дело какие-то другие механизмы, другие параметры духовной жизни, а вера остается как некий фундамент, на котором мы стоим и развиваемся – но как бы вне нашего внимания. Святитель Феофан Затворник, например, пишет, что главным содержанием христианской жизни является подвиг. Может быть, это как раз перекликается с притчей, которую вы упомянули. Подвиг по очищению от страстей, подвиг приведения себя из низшего, страстного состояния, состояния ветхого Адама в уже более христоподобный вид. Таким образом, на первое место в течении христианской жизни у нас встаёт не вера, а именно подвиг. И здесь может скрываться некоторая опасность, что подвиг займёт вообще всю сферу духовной жизни, а вера отойдёт на второй план. Когда человек чрезмерно акцентирует свои собственные  усилия в духовной жизни, впоследствии он, как можно наблюдать, всегда сталкивается с тем, что убеждается – своими усилиями невозможно себе помочь, перестать грешить, и т. д., и что здесь действительно нужна именно вера.

И тут мы приходим к тому, что было более подробно проработано в традиционном западном богословии. Оно, начиная с блаженного Августина, различает призывающую веру, или призывающую благодать (начальную, ту, по побуждению которой мы приходим в церковь), и веру живую, деятельную (о которой говорится в апостольских посланиях: «праведный верою жив будет» (Евр. 10:38), «вы спасены через веру» (Еф. 2:8), и т. д.). То есть «спасение верой», если убрать из него тот схоластически-юридический момент, на который, как мне кажется, протестанты ставили излишний акцент, в общем-то является евангельской истиной: человек живёт – должен жить – именно верой.

Но что это такое – нам не очень известно. «Механизмы веры» очень тонкие, и на самом деле они, являясь коренными, «источными», если можно так выразиться, определяют всю духовную жизнь человека. Но нам они как-то мало известны. Собственными аскетическими подвигами эти тонкие механизмы могут забиваться, заглушаться,  и человек не то что теряет, а даже не приобретает способность откликаться на руководство Божие, которое приходит в человеческое сердце именно в результате действия веры, в ответ на «движение веры».

— Мне кажется, еще немаловажен и тот факт, что само слово «вера» в древности воспринималось немного по-другому. Точно ли для апостола Павла и для того же блаженного Августина слово «вера» обозначало именно то, что мы сейчас с вами имеем в виду в современном контексте? Может быть, для древних людей «вера» была более созвучна со словом «верность» или «доверие»?

— Я бы сказал, что под «верой» древние церковные писатели, как правило, подразумевают полное вверение себя Богу, то есть вещь практическую. Здесь нужно различать. Есть вера как некая интеллектуальная уверенность в определенной доктрине, в определённом наборе истин – и действительно, такая вера необходима, потому что христианство разумно и должно питать не только сердце, но и ум. Но этим никак не должно ограничиваться. Такая интеллектуальная вера должна быть «в меру», а в основном и всё христианство, и весь Новый Завет направлены на практическую жизнь человека с Богом. Практическую, повседневную, непрерывающуюся, не сводимую только к ритуалу, уставу, храмовым обрядам, а действующую в самом что ни на есть «быту» – «веру, действующую любовью», как говорит апостол Павел (Гал. 5:6). Вот такая вера является главной целью евангельского благовестия, и основана она на доверии Богу, на всецелом вручении, препоручении всего себя и всего своего Богу.

— То есть на отсечении своей воли?

— Можно сказать и так. Да, на отсечении своей воли – но, во-первых, воли падшего Адама, а не воли как таковой, вкупе с совестью, нравственными чувствами и т. п.; а, во-вторых, отсечении такой падшей воли перед Богом, и именно в свете веры (а не в свете того, что человек сам себе придумает в качестве аскетического упражнения), в свете совместного сосуществования человека и Бога, в свете пребывания человека в соприсутствии Божием. Вот это соприсутствие Божие, чувствуя которое, человек делается способным препоручить Богу всего себя – это и есть тот «механизм веры», о котором мы сказали.

— А если человек не чувствует такого соприсутствия, но в Бога верит?

— Действительно, так бывает. Вера, как я уже сказал, вещь загадочная, и кому-то Бог даёт живое чувство веры позже, чем «предваряющую веру». Очень интересный ответ на этот вопрос есть у святителя Феофана Затворника: если человек не чувствует этих вещей, то пусть просит у Бога, пусть молится, и Бог обязательно рано или поздно в той или иной мере даст ему это вкусить. А до тех пор пусть человек держится за чистоту совести, за чистоту жизни, за нравственные заповеди Евангелия, которые для него существенны именно в силу первоначальной призывающей веры – и просит Бога о том, чтобы Господь дал ему понять и вкусить, что такое настоящая живая действующая вера.

— Отец Петр, а вы были верующим с детства или вы стали верующим в более зрелом возрасте?

— В более зрелом возрасте. Крестился я вообще в 22 года. До того, с возраста, когда человек начинает осознавать сложность мироздания и свою смертность, я, можно сказать, тяготел к Богу и никогда не сомневался в том, что Бог есть. Тогда, в позднесоветские годы, мне попалось в руки Евангелие и, открыв его и прочитав несколько страниц, я всей душой почувствовал, что именно здесь, собственно, заключена истина. Но от этого до крещения 10 лет прошло.

— То есть до 12 лет вы верующим не были?

— Я об этом мало думал… церковным человеком я не был.

— Но это же разные вещи?

— Совершенно разные.

— Момент обретения веры вы как-то запомнили?

— Такого яркого момента, который бы мне запомнился, не было, это был скорее процесс, чем «озарение».

— Мне кажется, что каждый человек, который обретает веру – приходит ли он к вере от скорби или получает веру, даже не прося её – желает каким-то образом наладить свои отношения с Богом. Нельзя же веровать просто так, нужно же как-то и общаться, если можно так выразиться, с предметом своей веры, с нашим Небесным Отцом. Те подвиги, которые берёт на себя неофит, наверное, и свидетельствуют о том, что он имеет живую веру, а когда он устаёт, возможно, это говорит о том, что вера его стала менее живая, и поэтому ему и стало тяжелее поститься, молиться и делать все остальное?

— Наблюдение верное. Мы видим, что по неофитству человек с радостью хватается за те аскетические средства, которые ему предлагает Церковь, а впоследствии так или иначе наступает к ним охлаждение, из которого человек выходит разными путями: либо расставаясь с церковью, либо всё-таки заставляя себя нести тот или иной набор церковных предписаний.

Здесь нельзя говорить, что вера ослабевает. Мне кажется, тут происходят другие процессы, которые важно знать и обсуждать. Во-первых, Бог ведет каждого человека индивидуально – в рамках Евангелия, разумеется, в тех рамках, которые Церковь достаточно широко понимает как свое предание; но всё-таки каждого по-своему, каждого индивидуально и каждого в свою меру. Понимания этого у нас не очень хватает. На этапе начального воцерковления вполне понятно, что людям преподаются какие-то общие вещи. Но, к сожалению, не всегда или почти никогда не говорится, что эти общие вещи не являются чем-то непременным для всех, а их соблюдение – обязательным для спасения; что это, можно сказать, просто собирательное изображение того опыта, того духовного пути, которым шли христиане до нас. Этот опыт очень важен для понимания того, как человек может и должен воцерковляться, но он не должен предписываться как обязательное для всех наставление.

— Не всякий опыт может подойти. Ясно, что опыт жизни с Богом человека, жившего полторы тысячи лет назад, необязательно подойдет для жителя 21 века.

— Совершенно верно. Здесь нужна, как мне кажется, более развитая и индивидуализированная пастырская педагогика. Когда людям преподаются начальные наставления о посте, о молитве, об утренних и вечерних правилах, о норме посещения храма, участии в таинствах, и т. д., необходимо предостерегать, что в Церкви не должно совершаться хождение по кругу, но духовное взросление и возрастание христианина. И в процессе этого взросления каждый должен определять свою меру вот этих внешних аскетических подпорок, которые предлагает Церковь. Поэтому, возвращаясь к вашему вопросу: человек, перестающий быть неофитом, для которого становятся порой тяжёлыми новоначальнические внешние церковные предписания, вовсе не теряет веру. Наоборот, мне представляется, это процесс как раз нормальный и он свидетельствует о том, что вера его как раз развивается, что человек переходит на более высокие ступени духовной жизни, как переходят из третьего класса в четвёртый, из школы в институт. Здесь просто должна быть соответствующая церковная педагогика, церковная дидактика, чтобы помочь человеку, а не грузить его чувством вины по поводу того, что он что-то делает с меньшим усердием, с меньшей ревностью, или вообще уже не делает, потому не находит в себе для этого мотивации и сил. В том-то всё и дело, что этот этап человек уже прошёл, и теперь ему нужно совершать какие-то следующие шаги для углубления веры и внутренней жизни, для углубления молитвы – не как молитвенного правила, а именно как пребывания в соприсутствии Божием, как возрастания в богообщении. К сожалению, это далеко не всегда получается.

— Мне кажется, что эти внешнецерковные нормы преподносятся всё-таки не как подпорки, а как непременное условие спасения человека.

— Да, я о том и говорю, что здесь, можно сказать,  явная педагогическая ошибка, которая очень дорого стоит многим людям.

— Вы думаете, педагогическая? А я думаю, это следствие некоего восприятия Бога как Существа, Которому очень не всё равно, что человек ест, сколько он молится, Которому приятно видеть, что человек для Него старается, что человек как-то себя утруждает ради Него. Все это Богом приветствуется и ожидается от человека. Помните эту фразу: «служила Богу молитвой и постом»? То есть, Богу можно послужить. Ну вот что мы можем Ему дать? У Него всё есть. Свечку поставить? Ну не знаю, это как-то… мелко. А вот утрудить себя, запостить себя, умучить себя – это то, что надо.

— В таком серьезном вопросе, как «каким образом мы можем угодить Богу?», нужно обращаться не к какому-то неясному, пусть и распространённому «некоему восприятию», но к откровению Божию, которым для нас, прежде всего, является Священное Писание Нового Завета. И вот в Новом Завете мы не найдём перечисленных вами вещей. То, что вы сослались на пророчицу Анну, которая вместе со старцем Симеоном встретила Младенца Христа в храме – да, постом и молитвою она служила Богу во вдовстве своём (Лк. гл. 2). Но, во-первых, мы не знаем, что стоит за этими словами, а во-вторых, Анна – ветхозаветная праведница, и, что очень важно, вдовица, свободная от житейских попечений. И во всяком случае, это её личное благочестие перед Богом, которое не должно автоматически переходить на всех нас. Тем более что, если мы вчитаемся внимательно в апостольские послания, которые конкретизируют для нас, какой, собственно, должна быть жизнь христианина, и какого, собственно, угождения от нас хочет и ждёт Бог, – то мы там не увидим никаких предписаний, что мы должны себя «умучить». Ни слова не сказано о дисциплинарном посте, и о том, с чем у нас обычно связано угождение Богу (уж не говоря о паломнических поездках, поклонении святыням, внешних ритуалах) – ничего этого в Новом Завете нет.

Там мы найдём заповеди этические и религиозные. Этические, в общем, нам довольно понятны, все-таки, слава Богу, нельзя сказать, чтобы мы были им чужды. Мы их знаем хотя бы как идеал, пусть даже не всегда мы им соответствуем. Впрочем, к сожалению, этика не всегда стоит для православного христианина на значимом месте. То есть она где-то есть, несомненно, но, может быть, на месте, менее важном, чем участие в храмовом действе, или паломничестве, и т. п. А что касается внутреннего предстояния перед Богом, то здесь, мне кажется, еще бо́льшие проблемы. Потому что мы читаем в апостольских посланиях описание и призыв к определенному состоянию нашего внутреннего человека, «сокровенного сердца человека», как говорит апостол Пётр (1 Петр. 3:4). Мы слышим от апостолов, что они призывают нас «дать Христу верою вселиться в сердца наши» (Еф. 3:17), чтобы «жизнь наша была сокровенна со Христом в Боге», и даже апостол Павел предваряет эти слова словами «вы умерли, и жизнь ваша сокрыта со Христом в Боге» (Кол. 3:3), и т. д. Вот эти вещи не вполне понятны и не вполне артикулируются современной православной пастырской педагогикой. Конечно, они сложны и индивидуальны, их не так просто описать; и поэтому появляется вполне понятный и естественный соблазн заменить все эти неопределённые вещи чем-то более конкретным и простым. И правда – какой-то там «внутренний человек», «верою вселиться Христу в сердца наши», или, как апостол Павел пишет, «не я живу, но живет во мне Христос» (Гал. 2:20)… – ну вот что всё это такое? Непонятно. Гораздо понятнее съездить в Дивеево и пройтись по канавке.

Таким путём общая религиозность вытесняет специфику христианства, и получается, что те самые «механизмы веры», с которых мы начали нашу беседу, не срабатывают. Именно они предназначены Богом и исконным научением Церкви каждому христианину для того, чтобы поистине Христос верою вселился в сердца наши, чтобы Отец и Сын пришли и Святым Духом сотворили в нас обитель, чтобы вера начала действовать в нас любовью, чтобы, наконец, то обетование, которое дал Господь, что из «чрева вашего потекут реки воды живой» (Ин. 7:38), сбылось над каждым из нас, в меру каждого – а ничего этого не происходит. Поэтому это и заменяется внешними вещами и даже приводит многих христиан к унынию, что они «годами всё выполняют, а ничего не происходит».

— «Кто виноват» – мы выяснили. Так что же нам делать?

— Во-первых, просто обратить внимание на эти вещи. Во-вторых, здесь нужно перестроить ум – в некотором смысле произвести «изменение ума», своего рода «метанойю», и постараться начать не воспринимать Бога как некий платонический механизм, или как храмовое божество, издающее общие уставные предписания, которым мы обязаны непременно следовать, а если кто от них отступит – тому вечная смерть, ад и погибель. Вот от такого восприятия Бога нужно уходить. А какое восприятие Бога приобрести – об этом как раз и говорит Священное Писание, поэтому здесь рецепт самый простой: основательнее углубляться в Священное Писание, прежде всего, Нового Завета, и именно в апостольские послания, которые, в общем, у нас мало знают, как следует.

Конечно, в посланиях есть места действительно сложные, порой непонятные – не случайно даже апостол Пётр говорит про послания апостола Павла, что в них «есть нечто неудобовразумительное» (2 Петр. 3:16). Но ведь помимо «неудобовразумительного» есть и вещи более чем вразумительные. И если христианин выпишет себе всё вразумительное и начнёт стараться жить в соответствии с этим, то его духовная жизнь уже очень сильно изменится. Потому что у него откроются эти внутренние пути к Богу, о которых у нас речь.

Третья вещь, которую необходимо иметь в виду и которую мы тоже с вами уже упомянули, это то, что Бог индивидуально ведёт каждого человека. Апостол Иоанн, напоминая ветхозаветное пророчество, говорит в Евангелии, что «все будут научены Богом» (Ин. 6:45), и уточняет в своём Первом послании, что помазание – то есть благодать Святого Духа – учит вас всему, и тому, чему оно вас учит, тому и следуйте (1 Ин. 2:26). Вот это научение Божие совершается в сердце каждого христианина, и оно не носит какой-то яркий, шумный, рекламный, экзальтированный или ярко чувствуемый характер, к которому привык современный человек. Напротив, это очень тонкие вещи, которые воспринимаются тихим, чистым (насколько это возможно для человека), то есть желающим жить по заповедям Божиим, и молитвенным сердцем. И тогда происходит то, о чём пишет апостол Павел: у христиан «чувства навыком приучаются к различению добра и зла» (Евр 5:14), то есть человек в своём опыте делается способным распознавать добро и зло. Это каждому христианину должно быть свойственно – в этом, собственно, и заключается «статус» христианина и церковного человека. Как пишет Феофан Затворник, со временем, если обращать на это внимание, у христианина появляется некий «вкус», по которому он научается распознавать, хотя бы в начальной мере, добро и зло, правду и ложь, и т.д.

— А те средства, которые предлагает церковь – те, как вы выразились, «подпорки» – они могут помочь лишь на начальном этапе, то есть их рано или поздно придётся отбросить?

— Конечно, таинства Покаяния и Причащения даны нам для постоянного укрепления веры, как возобновление завета со Христом. Ведь, собственно, когда Господь говорит о причащении «Сие творите в Мое воспоминание» – «воспоминание» на библейском языке обозначает «возобновление завета». Возобновление завета с Господом, укрепление сердца в вере – это благодатные плоды таинств. Но это не должно превращаться в магию, вот в чем дело. Всё то же руководство Божие, о котором мы говорим (и которое, ещё раз обозначу это, свидетельствуется миром Божием, тихостью и, я бы сказал, неким «чувством», «живостью» веры), – оно позволяет человеку определить свою меру также и в отношении участия в таинствах. Кому-то нужно чаще исповедоваться, кому-то реже. Кому-то нужно чаще причащаться, кому-то реже. Здесь у каждого человека своя мера, и досадно, когда всё это становится какой-то уставной «казарменностью» – что как раз и препятствует раскрытию той духовной тонкости, чистоты, тех духовных действий, которые должны быть повседневной жизнью христианина.

— То, что вы говорите, довольно неопределённо, туманно. Нет чёткой инструкции, что я должен делать, чтобы, например, почувствовать Бога. Я помню, как-то в первый год моего хождения в храм я вдруг осознал, что у  меня нет чувства покаяния. Я сожалею о каких-то своих грехах, но вот того сокрушения, о котором я читаю у святых отцов, у меня нет. Я спросил у старенького священника, у которого был на исповеди, что мне делать. Он сказал: «Сорок дней читай покаянный канон». Я начал читать покаянный канон. Где-то после тридцатого дня я подумал: «Наверное, уже должно приходить постепенно вот это сокрушение о грехах». Но оно не пришло и после сорокового. Есть ли у вас какие-то конкретные инструкции для таких людей, которым хочется знать, как это сделать? Что нужно, чтобы произошло то, о чём мы с вами сейчас говорим?

—  С большим сожалением должен сказать об этом пожилом священнике, что он педагогически неправ, и выразить еще большее сожаление, что священники, доходя до пожилого состояния, не понимают каких-то начальных вещей и, соответственно, не могут правильно учить и паству. В этом, собственно, и есть та проблема церковной педагогики, о которой я всё время говорю. Апостол Иоанн в упомянутом нами Первом послании, говоря о «помазании, которое учит всему», прибавляет такие слова, обращающие на себя внимание: «вы не имеете нужды, чтобы кто учил вас; но как самое сие помазание учит вас всему, и оно истинно и неложно, то, чему оно научило вас, в том пребывайте» (1 Ин. 2:27). И, собственно говоря, инструкций нет. Именно потому, что все люди разные.

Но есть очертание пути, которое, как я уже сказал, дано нам в Священном Писании Нового Завета, особенно детально в апостольских посланиях. Можно начать с того, чтобы выписать для себя всё, что касается этики, начав с двенадцатой главы Послания к Римлянам; этические правила есть и в каждом апостольском послании. Затем сесть и разобраться, что я могу в жизни выполнить. Понятно, что ни один христианин не разрешит себе воровства, жестокости, тем паче убийства. Но есть и более тонкие этические заповеди, специфически христианские; если приложить их к своей жизни, то вполне возможно оценить свои частные, семейные, общественные и прочие обстоятельства с новозаветной, евангельской точки зрения. Начать с этики легче: здесь как раз есть достаточная определённость.

Затем так же хорошо выписать для себя из апостольских посланий всё, что касается внутренней духовной жизни человека, например: «плод духовный есть любовь, радость, мир, долготерпение, благость, милосердие, вера, кротость, воздержание» (Гал. 5:22–23): Или: «Всегда радуйтесь. Непрестанно молитесь. За всё благодарите» (1 Фесс. 5:16–18), и т. д., – и спросить себя: а понимаю ли я, что всё это значит? Например, что значит «непрестанно молиться»? Ведь очевидно, что «непрестанно молиться» – не значит сутки напролёт устно или в уме произносить молитвенные словеса. Всё-таки апостол Павел имеет в виду скорее молитву как живое и (как модно теперь говорить) осознанное пребывание в соприсутствии Божием – то есть обращение ума и сердца к Богу, но не внешне-словесным образом, а уже при помощи того самого механизма веры, о котором мы говорим… «За всё благодарите» – что это такое, как это? Выписав все эти вещи, начать нужно с того, правильно ли я их понимаю. И, обдумав,  стараться делать, как в «Дидахе» («Учении двенадцати апостолов) очень хорошо сказано: «Если можешь, делай много, а если не можешь – делай то, что можешь». По-моему, вполне реальная инструкция.

Что касается того, когда человек говорит: «Я не чувствую сокрушения», – так может быть, ему и не нужно чувствовать сокрушение, ведь покаяние есть только часть духовной жизни. Тут некоторую дезинформацию внёс в умы православных людей святитель Игнатий Брянчанинов, который придавал покаянию, возможно, излишнее значение и сводил к нему весь объём духовной жизни, в то время как покаяние – одна из частей духовной жизни. Кстати говоря, в апостольских писаниях мы не находим заповеди «всегда кайтесь». Мы только что упомянули этот отрывок, что именно нужно делать всегда: радоваться, благодарить, молиться. А каяться – по мере необходимости. Совершили какое-то прегрешение по человеческой немощи – сокрушились, покаялись, вышли из ситуации греха, чтобы не повторять его – и забыли; вот что главное здесь. Потому что пока мы внутри себя проворачиваем все эти психологические псевдопокаянные комплексы, мы просто теряем время и силы, которые можно как раз и направить на то, чтобы хотя бы размышлять над ясными и чёткими апостольскими  предписаниями.

— Вы сейчас просто перечёркиваете все писания святых отцов, ведь «ви́дение своих грехов паче песка морскаго» — это же та база, на которой основано святоотеческое учение о спасении человека!

 — Да, это вопрос непростой. Кстати, святитель Игнатий об этом очень хорошо писал: нужно различать видение своих действительных грехов и понимание своей падшести (то есть понимание общего повреждённого состояния, и своего лично как человека, и всего человечества).  Это разные вещи, потому что в падшести невозможно каяться личным образом. В этом смысле, может быть, прав Л. Н. Толстой, который наговорил, конечно, очень много сущей ереси, но отталкивался он от тех вопросов, которые действительно занимают живое религиозно настроенное сердце. Он спрашивал так: «Почему я должен каяться за грех Адама? Какой в этом вообще смысл?» И правда, мы просто психологически и духовно за грех Адама каяться не можем, потому что это не наш грех. Здесь другие какие-то процессы должны быть. Мы должны понимать – и любое внимательное наблюдение покажет нам, – что мы существа падшие. Но жить этим – вот тем самым «видеть грехи свои, как песок морской» – бессмысленно. Ну увидел ты свои грехи, как песок морской, дальше что?

— Это только начало исцеления.

— Вот именно, что начало исцеления. Которое заключается в том, что, увидев свои грехи, человек приходит к трезвому пониманию, что на себя опираться нет ни смысла, ни возможности, и опираться можно только на Бога. И человек начинает взыскивать Бога. Но когда Бог верою действительно, реально входит в нашу жизнь, тогда новоначально необходимое переживание своей падшести, греховности теряет свою остроту, и застревать на нём нельзя, потому что тогда вся жизнь человека превращается в грех. Один западный церковный писатель очень хорошо отвечает своей корреспондентке, женщине, которая всё время копалась в своих грехах, примерно следующее: «Вам делать, что ли, нечего, как разглядывать свои грехи? Выбросьте их на помойку и смотрите на Бога, смотрите на свою душу, в каких она отношениях с Богом находится». Это очень верный совет, потому что борьба с грехом заключается в том, что мы, так сказать, «фундаментально» осознаем в себе грех и грешность, но это не становится содержанием нашей жизни; нам нужно обязательно идти дальше, к Богу.

А обращаемся мы к Богу и взыскуем веры не только, исходя из позиции, что мы грешные существа. В конце концов, человек ведь есть образ и подобие Божие. Вот, например, А. И. Осипов в своих лекциях подчёркивает, что подлинная вера начинается только тогда, когда человек нуждается в Спасителе, а это может быть только тогда, когда человек увидел свои грехи и падшесть. Нуждается, да, с этим невозможно поспорить. Но подлинная вера начинается не в контексте греха и страха наказания, а только в контексте Бога и Его любви к нам. Во-первых, тогда, когда человек, как говорится в 33-м Псалме, «вкусит и увидит, что благ Господь» – в своей мере.  И, во-вторых, как прекрасно пишет святитель Феофан Затворник в предисловии к своей главной книге «Начертание христианского нравоучения», когда человек всей душой чувствует и знает, что Бог – это его Бог, и что он, этот человек, есть Божий. Эта взаимная личная принадлежность, которую я обозначаю как «двусторонность» отношений христианина и Господа, позволяет начаться, открыться «механизмам веры», пребыванию в соприсутствии Божием. И тут уже надо быть внимательным к этой внутренней сердечной тонкости, беречь её, хранить её. «Рождённый от Бога хранит себя» (1 Ин. 5:18), говорит апостол Иоанн именно в этом смысле. И это становится регулятором всей духовной жизни. Если человек впадёт в какое-либо прегрешение, то тут же мир Божий и соприсутствие Божие разрушаются, нарушаются. И человек начинает искать, что́ он не то сделал, что за непорядок в своём внутреннем мире допустил, из-за которого богообщение пресеклось. Тогда он кается, предпринимает подвиги поста и усиленной молитвы, – но не чтобы вернуть механически это богообщение, и не чтобы пребывать в таком покаянном состоянии и делании всё время, искусственно продлевая его, а чтобы, очистив себя от данного, конкретного греха, вновь приуготовить своё сердце для того, чтобы в него, по покаянии, пришла благодать и милость Божия.

— По вашему опыту, среди православных христиан много ли людей, которые вкусили и увидели, как благ Господь? Примерно сколько? Половина, больше?

— Примерно все. Ведь никто не может назвать Иисуса Господом, как только Духом Святым (1 Кор. 12, 3) – это же не пустые слова. Если человек в той или иной мере не вкусит и не увидит, что благ Господь, он не станет христианином. Вся проблема заключается в том, что́ происходит дальше, что он с этим делает. Дело в том, что это вкушение – мы ведь уже говорили об этом – тихое, тонкое, мирное. Оно не характеризуется ни какими-либо экзальтациями, ни особыми духовными воздыханиями, а совершается в глубине сердца и требует со стороны человека тихости, чистоты и внимания. И поскольку наше «духовное внимание» рассеивается, отвлекается, то эти моменты, по большей части, «проскальзывают», теряются для нас. Вдобавок наша псевдоцерковная горе-педагогика не только не учит ставить это во главу угла, постоянно следить за этим, но порой ещё и уводит христианина во внешне-самодеятельную аскетику или преувеличенное храмовое благочестие, я уже не говорю о политиканстве или каких-то других посторонних вещах, которые вообще к Богу и ко Христу не имеют отношения, но которые живут в нашей церкви как некое незыблемое «предание». Все эти вещи «забивают» начавшиеся тонкие процессы богообщения. Поэтому на ваш вопрос я могу, к сожалению, ответить так: все православные христиане благодать богообщения получают, но очень мало, кто обращает на неё должное внимание, хранит, приумножает, развивает. Очень мало. И не они в этом виноваты. Это происходит потому, что в таком печальном положении находится наша аскетика, церковная дидактика, церковная педагогика, это очень большая проблема.

— Я думаю, что любой человек, услышав вас, захочет сам себе хоть как-то помочь. Допустим, люди начнут обращать внимание на свой внутренний мир больше, нежели они это делали до нашей передачи. Но не будет ли соблазна самому себе внушить, что ты нечто почувствовал или нечто понял? А может быть, это все только кажется? Может, ничего ты не понял, а если понял, то не так? Как быть человеку без руководства? А руководство, по вашим словам, найти практически невозможно.

— Это вторая часть той проблемы, о которой, я считаю, нужно говорить, и которая должна быть предметом всестороннего соборного, пастырского обсуждения как один из наиболее насущных вопросов. Да, такая опасность есть. И человеку одному очень сложно, очень трудно. Нельзя сказать, что вообще нет такого научения. Конечно, его мало; но все-таки можно, например, найти единомысленных христиан, которые идут тем же путём. В наше интернетное время это более возможно, чем, скажем, в традиционные эпохи.

— Наверное, найти какие-то книги тоже можно.

— Можно, но книги не всегда православные. Бытовое православие как раз, вместо того, чтобы обращать внимание на то, о чём мы с вами говорим, с самого начала «вбивает» в нас фундаментальное представление о том, что всё, что за границами формального православия, является безблагодатным, еретическим и пр., и тем очень сильно ограничивает и «провинциализирует» наш духовно-христианский кругозор. Это серьёзная дезориентация. В традиционной западной аскетике многие вопросы гораздо лучше разобраны ещё со времён блаженного Августина. Я вспоминаю, что в одной из наших предыдущих передач мы как раз говорили о проблеме пелагианства (вот это аскетическое «сделай сам»), представления о Боге как храмовом божестве, как механизме; говорили о большей проработанности соблазна платонизма в западной церкви, и т. д. В западной исконно церковной духовно-аскетической литературе сохранено очень много того, по чему человек мог бы хотя бы оценить свое внутреннее состояние – с несколько иных позиций, чем в привычной нам аскетике.

Впрочем, я не могу с вами не согласиться, что и опасность есть, и возможностей очень мало. Но это ещё больший повод прибегать к Богу.

— Получается, что надеяться нам больше не на кого, кроме как на Бога, и всё, что мы можем, это пытаться быть просто нормальным человеком, не делать гадостей другим и ждать, когда Бог коснётся его сердца. Я правильно вас понял?

— В общем, да. То, что жизнь нас подводит к тому, что уповать нужно только на Бога – это прекрасно, и тоже, несомненно, является частью Божьего руководства. Второе, это то, что начинать нужно с этики, это мы с вами проговорили. Я согласен, что это и более понятно, и приуготовляет необходимую чистоту сердца… Ну и третье, конечно – повторю совет святителя Феофана Затворника: нужно просить Бога, чтобы Он открыл Себя человеку, дал, как в Псалме говорится, вкусить и увидеть Себя. И, как утверждает святитель Феофан, Бог никогда не оставляет эту молитву без исполнения, в той или иной мере.

— А разве Бог без просьбы человека не может этого сделать?

— Может, естественно, но Он же не делает это безусловно и по каким-то предписаниям, к которым Его кто-то обязал. Бог есть Бог, Он что хочет, то и делает, и как хочет, так и делает, в разную меру для каждого человека. Здесь вопрос именно в том, чтобы найти себя с Богом, найти свою меру, найти свой путь к богообщению.

— То есть не надо надеяться не только «на князи и на сыны человеческия», но ещё и на аскетические подвиги нет смысла надеяться? А как же молитва и пост?

— Библейская молитва и пост и аскетические подвиги – это не всегда целиком совпадающие множества. По опыту можно сказать, что, если говорить о богообщении и о той помощи, которую человек черпает в молитве и посте, то это не сводится к той дисциплинарной практике, которую у нас, собственно, под молитвой и постом чаще всего понимают. Молитва и пост вещи индивидуальные. Мы не видим дисциплинарных постов в Новом Завете. Господь говорит: «Могут ли поститься сыны чертога брачного, когда с ними жених? Доколе с ними жених, не могут поститься, но придут дни, когда отнимется у них жених, и тогда будут поститься в те дни» (Мк. 2:18). Под этим «отниманием Жениха» имеется в виду всё-таки не наступивший период Великого Поста, когда в ночь с Прощёного воскресенья на Чистый понедельник у всех нас отнимается Жених и мы пребываем в «отнятии Жениха» до Пасхи. При этом мы ходим в храм и причащаемся, что, конечно, странно: если в причащении мы соединяемся со Христом, то как же от нас отнимается Жених? В общем, возникает масса неудобных и неприятных вопросов. Очевидно, что в Писании имеются в виду личные вещи. Мы уже сказали, что личное богообщение, которое – ещё и ещё раз повторю – свидетельствуется миром, тишиной и чувством веры, может от тех или иных действий, от проявлений тех или иных сторон человеческой греховности ослабевать и исчезать; и тогда Жених от нашей души отнимается. И тогда человек постится. То есть смысл поста в том, чтобы он был нам – лично каждому – помощью, подпоркой в непрестанном повседневном богообщении, а не какой-то обще-дисциплинарной самоцелью. Апостол Павел в 14-й главе послания к Римлянам пишет: «Кто ест, не уничижай того, кто не ест; и кто не ест, не осуждай того, кто ест, потому что Бог принял его» (Рим 14:3). Вот этого в нашей церковной жизни совсем нет. Никакой вариативности не предусмотрено. Заповедь апостола, к сожалению, отменена полностью и заменена на единый для всех Типикон. Ещё раз подчеркну: молитва и пост – это вещи индивидуальные (хотя они, конечно, должны быть как-то обозначены Церковью, должны быть заданы какие-то общие рамки; но всё это не должно гипертрофироваться).

— Но всё же церковный пост и церковная молитва – они как-то помогают богообщению?

— Здесь надо было бы ответить «да, разумеется»… но практика показывает, что, увы, далеко не всегда. И нужно принимать во внимание это реальное положение вещей – не отвергать его, а думать, почему так. Почему люди выдерживают один великий пост за другим, проходят годы, десятилетия, и вот даже священник становится уже пожилым, и в ответ на вопрошание молодого человека, что ему делать с покаянием, может ответить только, что надо сорок раз покаянный канон прочитать. Это, конечно, фиаско церковной педагогики, которое показывает, что не помогли здесь ни посты, ни внешние церковные молитвословия.

Это вообще очень сложный вопрос, большой клубок, который можно долго разматывать… Вернёмся к таинствам, которых мы уже касались. Посмотрим на Литургию, как средоточие общецерковной жизни. Есть, как мне представляется,  два подхода к ней. Первый подход – тот, который мы видим в Новом Завете и в Древней, Первенствующей Церкви. Сначала человек становится христианином. Он вкусил и увидел, что благ Господь, он крестился, он вошёл в местную общину. Даже не то что «вошёл в общину»; община, собственно, и составляется, складывается именно из христиан, имеющих подлинное богообщение, живущих по вере. Вера в них «действует любовью», и пространство излияния, выражения, осуществления такой любви – это и есть местная община; а в наше время такой общиной преимущественно являются семья, соседи, коллеги (имеется в виду – христиане среди них), ну и, разумеется, единодушные церковные друзья, также вкусившие и увидевшие, что благ Господь. Конечно, вкусившие и увидевшие каждый в свою меру, и, конечно, здесь есть масса нюансов; но принцип именно такой. Христианин познаёт, что́ есть богообщение, такие христиане объединяются в общину-экклезию (церковь), и эта община совершает Литургию и Евхаристию по заповеди Христовой, в воспоминание Христа, в возобновление завета с Ним. Естественно, Церковь устроена так, что Евхаристия совершается  пресвитером – но уполномоченным общиной; епископом – но которого выбирает собрание общин. Таким образом получается, что Литургия, Евхаристия, причастие Святых Христовых Таин – это навершение, высшая точка жизни христианской общины. Причащение является выражением церковной жизни и единства людей во Христе. Впрочем, нельзя сбрасывать со счетов и другой стороны Евхаристии: она совершается также и в личное освящение, согласно 6-й главе Евангелия от Иоанна, когда Господь говорит вовсе не об общинной жизни, а об индивидуальном духовном приобщении человека к Его воскресению. То есть, согласно Евангелию и тому, как это было в Древней Церкви, у Евхаристии две стороны: первая – личное освящение, и вторая – единение общины.

И здесь очень важно подчеркнуть, что хотя причащение, как мы сказали, есть высшая точка церковной жизни, – но не единственная. Согласно прекрасной средневековой формуле, земная Церковь уполномочена Богом выполнять две задачи: 1) чисто проповедывать Евангелие, и 2) право (то есть правильно, в должном духе) преподавать Таинства. «Идите, научите все народы…» – это возвещение Церкви; «…крестя их» – это Таинства (Мф. 28:19). И необходимая, равновеликая с Евхаристией принадлежность общины-Церкви – это евангельское научение, следствием которого на практике являются дела любви. Итак, исконно-церковный подход к Евхаристии таков: верующие, с любовью друг ко другу во Христе (как минимум, благожелательно знающие друг друга), собираются вместе для научения в Священном Писании, для совместной молитвы, для восполнения нужд друг друга и для причащения. Евхаристия становится тогда поистине их «общим делом» ( = Литургия по-гречески).

Теперь другой подход к Литургии. Существует храмовое действо, которое совершается по объективному, ни от кого не зависящему чину, на правильно освящённом престоле, на правильно преподанном антиминсе и т. д. В храмы приходят люди, не знающие друг друга, и индивидуально «подключаются» к церковному действу, происходящему «самому по себе», таинству, совершаемому независимо от прочих сторон человеческой жизни, независимо вообще ни от кого, просто потому, что «так устроена церковь». Есть храм, и в нём происходит уставное богослужение, с 9 до 11 там совершается Литургия. И человек может прийти и в случае выполнения необходимой внешне-ритуальной подготовки «подсоединиться» к ней, получить своё освящение и уйти «на делание своё даже до вечера», до следующей Евхаристии. Это совершенно другое представление вообще о Литургии и о причащении Христу.

Конечно, Господь по Своей милости – несомненно, я уверен в этом (да и все могут это засвидетельствовать) – подаёт нам и через такой чин Литургии Свою благодать. И люди действительно освящаются и приобщаются ко Христу… но при этом очень многое теряется. Теряется смысл евхаристического собрания, который заключается не только в том, что христиане ходят в храм, подключаются к этому таинству, принимают его, а потом отключаются от него и уходят. А в том, что, как я только что сказал, община совершает, во-первых, важнейшую функцию Церкви – научение, то есть чтение и глубокое проникновение в Священное Писание; во-вторых, совместную молитву, совместные прошения знающих и любящих друг друга людей, и затем – причащение, которое происходит как навершение этого собрания христиан в любви. Вот у нас это все как-то по-другому «скомпоновано».

Разумеется, это не призыв к реконструкциям, реформациям и революциям. Нужно просто, как мне кажется, отдавать себе отчёт, что Евхаристия древних христиан и современная храмовая Литургия – это в каких-то принципиальных вещах разные вещи. В наших условиях, в нашей храмовой парадигме, Евхаристия – это подключение христиан к евхаристической жизни Церкви, существующей «религиозно-независимо» от них. А Евхаристия Нового Завета и Древней Церкви – это «общее дело», то, что сами христиане, собравшись, совершают. Это очень разные вещи.

— Но раз Бог дает нам благодать и личное освящение чрез современное православное богослужение, то первый вариант не особенно и нужен. Зачем? Ведь самое главное – это получить благодать, которая «немощная врачует и оскудевающая восполняет». А что нам нужно ещё? Совместное чтение Писания – да, неплохо было бы, конечно, но благодать, которую мы получим на Евхаристии «по второму чину», если можно так выразиться, по-современному, она всё восполнит, и нам больше ничего и не нужно от Церкви.

— К сожалению, практический опыт не подтверждает этого. Дело в том, что одно освящение, оставшись без научения, не делает человека христианином. Освящение без научения – даже не «уполовинивание» Церкви, а сведение её к магизму. А в современной нашей приходской практике, к сожалению, с научением Церкви, с возвещением Церкви – большие проблемы, и с этим, я думаю, сложно спорить. Фактически освящение есть, а научения нет. А когда оно даже и есть, то, порой, лучше бы и не было. О демографии услышишь, об окормлении спортсменов на Олимпийских играх, о политике всякой – только не о проблемах церковной педагогики, которые мы здесь с вами разбираем.

— Нам известно, что в Синодальный период православные христиане, по крайне мере в России, причащались очень редко: раз в год или раза четыре в год в большие посты, и частое причастие вызывало даже подозрение у многих клириков. Сейчас мы причащаемся гораздо чаще. Как вы думаете, это принципиально важно – часто причащаться, или если человек чувствует свою неготовность или нежелание причащаться часто, в этом нет ничего страшного?

— Это довольно сложный комплекс вопросов. Тут можно зайти с несколько другой стороны. Я бы сказал, что все эти споры о частом или редком причащении основаны на представлении о причащении как «целевой» точке церковной, религиозной и вообще духовной жизни во Христе. Церковные каноны говорят о частом причащении. То, что современные христиане причащаются часто – это, на мой взгляд, хорошо и лучше, чем было в Синодальное время. Но при этом ни в коем случае нельзя наделять причащение Святых Христовых Таин каким-то магическим смыслом. Скажем, согласно канонам причащаться мы можем один раз в сутки максимум. Если суть богообщения полагать исключительно в причастии, то как же так устроена Церковь, что мы становимся соединёнными со Христом на одну минуту или на час, пока действует наше благоговейное церковно-приподнятое состояние? То есть, по идее, чтобы для христианина было актуально непрестанное богообщение, исходя из этой точки зрения, мы должны причащаться всё время, каждую минуту.

— Ну почему же каждую минуту? Может быть, его хватает на сутки? Из истории Церкви мы знаем, что древние христиане хранили освященные Дары у себя дома и причащались каждый день.

— Да, причащались каждый день, раз в сутки. Но всё равно, согласитесь, звучит как-то странно: «причастия хватает на сутки»… Тут дело в том, что нельзя полагать суть богообщения в чём-то внешнем. Представим себе, что христианин оказался в тюрьме по неправедному обвинению, и вот он заключен в камеру, где совершенно нет возможности причаститься. Он перестал от этого быть христианином? Богообщение недоступно для него?

— Тогда Христос будет причащать его невидимо.

— Можно так сказать. А можно сказать и так, что все церковные чины, не исключая и причастия Святых Христовых Таин, являются не целью, не самоценностью, но средством и подпоркой и помощью христианину для того, чтобы внутреннее сердечное богообщение в его сердце было непрестанным, поминутным, укреплялось, подпитывалось, и т. д. Общение человека и Бога совершается в сердце человека. «Сыне, даждь ми твоё сердце» (Притч. 23:26), — говорит Священное Писание. И апостол Павел как раз и настаивает, что всё должно быть направлено на то, чтобы «Христу верою (а не каким бы то ни было церковным действом, отмечу в скобках) вселиться в сердца ваши» (Еф. 3:17). В сердцах человеческих творится та обитель, куда приходят (и приходят не только через причащение Святых Христовых Таин) Отец и Сын (Ин. 14:23). Это очень важный и принципиальный вопрос, и здесь очень тонкая грань, это важно отметить, потому что русский человек не знает тонких граней и может решить, что тогда причащение не нужно. Нет, причащение – это действительно высшее в церкви и необходимое для нас средство для поддержания духовной жизни, для укрепления веры, для воссоединения со Христом, и т. д., но только лишь средство. И вообще всё церковное является средством. И сама церковь как внешнее институциональное богоустановленное учреждение также является средством для того, чтобы христианин непрестанно в своей повседневности, в своем доме, в своей квартире, комнате, в своей семье, в своей среде, среди тех людей, куда поставил его Господь, оставался и пребывал христианином, пребывал во всегдашнем богообщении – что́ и есть единственная цель церковной жизни, которую не должно подменять ничто. Господь Иисус Христос и наше пребывание в Нём – вот единственная и исключительная цель церковной жизни.

При таком подходе вопрос о частом и редком причащении теряет свою остроту, которую можно прочитать в некоторых полемических книгах.

— Не умаляет ли такой подход к причащению святоотеческую традицию?

— Если взять, например, Добротолюбие, основную книгу аскетических святых отцов Православия, и внимательно прочитать все пять томов, может быть, за исключением несколько более «внешних» огласительных поучений преподобного Феодора Студита (хотя и там тоже не так много о святом причащении), то о причащении мы увидим всего одну-две строчки. Всё внимание святые отцы, начиная от Антония Великого и заканчивая Григорием Паламой,  обращают на то, что надо следить за своим сердцем, и на повседневную внутреннюю жизнь со Христом, о чём мы как раз и говорим – то есть речь у отцов идёт об этике и живой непосредственной духовности. Конечно, причащение ими подразумевается, но подразумевается именно в том смысле, о котором я сказал – как средство, а не «целевая точка»; под определёнными условиями, а не как нечто самоценно-безусловное. Это не какое-то магическое волшебство, которое само по себе преображает человека. Это одна из важнейших составляющих христианской духовной жизни, но не что-то, к чему вся христианская духовная жизнь может быть сведена целиком.

— Этика – это как-то скучно, по-протестантски, а хочется мистики какой-то, понимаете, волшебства…

— Мистики в этой внутренней жизни со Христом как раз достаточно – но мистики настоящей, церковной, подлинного мистического богословия, не мистики в стиле газеты «Комсомольская правда». Очень размыто понимается у нас это слово; но церковная мистика как раз и заключается в повседневном, трезвом, евангельском богообщении во Христе Святым Духом.

— К чему, собственно, только и остаётся призвать всех наших слушателей.